На новом теле Старка был ошейник, как у злой собаки.

К ошейнику крепилась цепь. Старк не мог нащупать никакой застежки. Эта штука не снималась.

У Старка в висках горячо застучала кровь. Ему уже приходилось носить цепи, и он их не любил. Особенно вокруг шеи.

В дальнем конце зала вдруг открылась дверь. В зал ворвался туман, и красноватый дневной свет упал на черный каменный пол. Вошел какой-то человек — высокого роста, полуголый, светловолосый и весь в крови. Клинок его длинного меча со скрежетом волочился по плитам пола. Грудь мужчины была рассечена до кости, и он свободной рукой сжимал края раны.

— Весть от Бьюдаг! Нас оттеснили обратно в город, но мы пока удерживаем Ворота.

Никто не ответил. Маленький человек кивнул белой гривой. Мужчина с рассеченной грудью повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

При упоминании «Бьюдаг» в Старке произошла любопытная перемена. Он никогда раньше не слышал этого имени, однако оно сидело в его мозгу, словно цель для копья, окутанное странными эмоциями. Хью не мог определить свое чувство, но оно отодвинуло слепца на задний план.

Простая горячая ненависть остыла. Старк расслабился, его охватило какое-то ледяное спокойствие, обманчивое, как у спящей кобры. Он спрашивал себя, что произошло. Он ждал Бьюдаг.

Слепец ударил по столу кулаками и встал.

— Ромна, — приказал он, — подай мой меч.

Маленький человечек посмотрел вверх. У него оказались молочно-голубые глаза и лицо дружелюбного бульдога.

— Не будь глупцом, Фаолан.

Фаолан мягко возразил:

— Будь ты проклят. Принеси мой меч.

Снаружи умирали люди, и отнюдь не безропотно. Кожа Фаолана лоснилась от пота. Внезапно он сделал резкое движение, пытаясь схватить Ромну.

Ромна увернулся. В его бледных глазах стояли слезы. Он сказал жестоко:

— Ты будешь только путаться у всех под ногами. Сядь.

— Я найду место, — ответил Фаолан, — чтобы упасть на свой меч!

Ромна пронзительно закричал:

— Заткнись! Заткнись и сядь!

Фаолан схватился за край стола и весь затрясся, закрыв глаза. Из-под век побежали слезы.

Бард отвернулся, и арфа вскрикнула, словно женщина.

Фаолан глубоко вздохнул, медленно выпрямился, обошел резное кресло и приблизился к Старку.

— Что-то ты слишком тих, Конан. В чем дело? Ты должен бы радоваться, Конан, смеяться и греметь своей цепью. Ведь ты получишь то, чего хотел. Или ты печален потому, что у тебя больше нет разума, чтобы это понять?

Он остановился и пошарил по соломе ногой, обутой в сандалию, нащупал бедро Старка. Старк не шевелился.

— Конан, — нежно проговорил слепой, надавив Старку ногой на живот. — Конан — собака, предатель, головорез, нож в спине. Помнишь, что ты сделал в Фалге, Конан? Нет, теперь не помнишь. Я обошелся с тобой несколько сурово, и ты больше ничего не помнишь. А вот я помню, Конан. Пока я буду жить во тьме, я буду помнить.

Ромна ударил по струнам арфы, и те всхлипнули, горько оплакивая сильных мужей, которых погубило предательство. Полилась музыка, далекая, грустная, но не мягкая. Фаолан задрожал — это было похоже на то, как дергается шкура животного. Лицо его исказилось, словно железо, меняющее форму под ударами молота. Неожиданно он опустился на колени, взял Старка за плечи. Потом его руки скользнули к горлу Старка и сомкнулись на нем.

Шум битвы снаружи затих.

Старк сделал молниеносное движение. Как будто видя и зная, что она там, он схватил ненатянутую тяжелую цепь и размахнулся ею.

Удар, казалось, будет смертельным.