Жизнь Лоренцо словно поделилась на несколько сфер. В одной он политик и правитель (пусть неофициальный) Флоренции, которому ежеминутно нужно помнить о неверных союзниках и недремлющих врагах. В другой веселый, почти беспутный приятель, все еще способный провести неделю в поместье на соколиной охоте или объезжать нового жеребца, а вечером, сидя у огня, читать свои поэмы, слушать чужие, пить вино, хохотать, чтобы закончить день в объятиях очередной умелой в искусстве любви красотки. В третьей вести серьезные философские диспуты с Фичино и его академиками, читать и переводить книги, размышлять над произведениями Платона, осмысливать Цицерона и думать, думать… Еще в одной он блестящий правитель, пусть и считающийся просто первым гражданином Флоренции, первым среди равных, об этом ни на миг нельзя забывать. Но от этого «равного» все ждут праздников, помощи, защиты. И он должен думать уже не о происках врагов и завистников Флоренции, а о справедливости в самом городе, о горожанах, крестить детей, благословлять новобрачных, отдавать дань умершим старикам, даже позировать для Боттичелли и других живописцев, потому что каждый состоятельный флорентиец считает подарком право иметь у себя картину или фреску с изображением Великолепного.

И только одна небольшая часть отводилась Клариче и детям, вернее, детям и жене. Клариче оставалось чуть, а она, вместо того чтобы бороться за свое место, робко просила предоставить местечко. В глубине души Лоренцо сознавал, что не прав в своем отношении к жене, что она просто воспитана в скромности, строгости, она робкая по натуре. Давал себе слово помочь Клариче стать живее, но видел покорную, тихую супругу и все желание помогать почему-то пропадало. Наверное, люби Лоренцо по-настоящему, он нашел бы, чем восхищаться в жене, но не было любви, потому не было и желания помогать.

Со временем попытки оживить невестку бросила и донна Лукреция. Клариче не переделаешь, пусть все остается как есть.

Клариче при любой возможности норовила уехать в Рим к родителям, якобы навещая их, возвращалась во Флоренцию, рожала очередного ребенка, снова беременела, снова уезжала… Семеро детей за девять лет, какая уж тут живость.

К тому же выдавались очень неспокойные годы, когда казалось, что сама жизнь Великолепного может оборваться.

Первой родилась дочь, которую назвали в честь бабушки Лукрецией. К сожалению, внешне девочка на бабушку и была похожа – смышленая, но некрасивая. Лукреция стала любимицей отца, Лоренцо говорил, что, будь она сыном, других не надо.

Но это позже, а тогда страстно желал наследника.

Когда ровно через год после рождения дочери Клариче почувствовала, что внутри нее зашевелился новый плод, она даже не рискнула сразу об этом сообщить. Заметила внимательная Наннина, Клариче невольно приложила руки к животу, словно поддерживая будущее дитя.

– Клариче, у тебя ребенок шевелится?

– Да, – смутилась та. – Только никому не говори.

– Почему? Это ребенок Лоренцо? – изумилась Наннина.

– Конечно! Просто я боюсь, что снова родится девочка.

– И что? Ты думаешь, что Лоренцо откажется от второй дочери?

– Нет, но…

Она не стала рассказывать, как каждую ночь подолгу стоит на коленях, моля Пресвятую Деву, чтобы даровала сына.

Вымолила, в середине февраля 1472 года родился мальчик, которого назвали в честь деда – Пьеро. Позже потомки дали этому Медичи весьма нелестное прозвище – Глупый или Невезучий. Было за что, сын сдал все завоевания отца, не смог удержать ни Медичи во Флоренции, ни даже саму семью. Вернуть власть во Флоренции удалось только его внучатому племяннику (внуку Лукреции).

Но пока и над Флоренцией, и над семьей Медичи светило солнце, Флоренция купалась в его лучах – и в настоящих солнечных, и в лучах Великолепного.