- У меня на утро намечена масса дел. А после обеда я непременно должен отправиться в Вашингтон. Но мне необходимо было повидаться с вами.

- Присаживайтесь... Хотите сигарету?

- Нет, спасибо... Господин Шмит, вы можете подумать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но речь идет о спокойствии человека, который мне дороже всего на свете. Я имею в виду Жака Вилье.

- Жака Вилье? - удивленно переспросил Бертран, непроизвольно сделав ударение на слове Жак.

- Да, Жака Вилье... Вы удивлены, дорогой маэстро?.. Вы, может быть, не знаете, что Жак Вилье - не только мой патрон.

"Ну да, он еще и муж твоей любовницы, - подумал Бертран. - Это ведь в самом деле что-то вроде свойства".

Собеседник его тем временем продолжал:

- Он мой друг. Он - человек, который воспитал меня и которому я обязан всем. Должен вам сказать, что под его грубоватой внешностью скрывается ранимое сердце. Это такой чувствительный человек! Вы даже представить себе не можете, как много он делает для рабочих - без всякого шума, не ради саморекламы. Одним словом, я готов на все, лишь бы оградить его от неприятностей. Вчера вечером: я зашел к Вилье. Дома была только госпожа Вилье - Жак, оказывается, уехал в Вашингтон, ему нужно повидать кое-кого из Пентагона). Так вот, она дала мне прочесть ваш рассказ - рукописи, которую вы ей оставили. Позвольте мне признаться, что рассказ этот меня неприятна поразил.

- В самом деле? - спросил Бертран, которому было и забавно, и немного, досадно это слышать. - Чем же?

- Тем, что он до неприличия прозрачен; тем, что читатель не может не узнать в героях чету Вилье; тем, что, опубликовав его, вы доставите ненужные огорчения моему лучшему другу. Прошу прощения, дорогой маэстро, но не находите ли вы, что с вашей стороны некрасиво - да, я не побоюсь этого слова, некрасиво наделять мужа вашей героини обликом и характером Вилье, вкладывать ему в уста любимые выражения Жака? Измените хотя бы то, что можно изменить без труда. Вилье высокого роста - сделайте мужа из рассказа коротышкой. Вилье худощав - опишите толстяка... Вилье носит очки - замените их моноклем... Вилье промышленник - выведите судовладельца или химика... Соланж блондинка - превратите ее в брюнетку или шатенку... Одним словом, сделайте что хотите, на то вы и писатель, чтобы пустить в ход воображение и сбить недоброжелателей со следа.

- Простите меня, - сказал Бертран, - но я вынужден повторить свой вопрос: вас дослала ко мне Соланж?

- Нет, что вы!.. Я уже говорил: госпожа Вилье не знает, что я здесь.

- Значит, она не в обиде на меня за то, что я описал все, как было?

Лебретон неуверенно произнес:

- Ну... По правде говоря, нет: она не понимает, как опасна эта публикация... Даже странно, ведь она такая умная женщина. Впрочем, женщинам всегда не хватает чуткости. Она не отдает себе отчета. Но я, самый близкий друг Вилье, можно даже сказать - его брат, прошу вас - нет, не отказаться от публикации вашего произведения... но немного изменить его... Я обращаюсь к вам не только как к писателю, но и как к порядочному человеку, как к другу семьи Вилье.

- Я попробую, - обещал Бертран.

За обедом он рассказал об этом разговоре Изабелле и добавил:

- Слушая его, я все время думал о том, что нежная забота о Вилье вылилась на деле в роман с Соланж и что этот человек, так ревниво оберегающий честь своего друга, не побоялся самолично посягнуть на нее... Но я, разумеется, оставил свои умозаключения при себе.

- И ты выполнишь его просьбу?

- Поправлю кое-какие мелочи.

- Зачем? Какое тебе дело до Лебретона?

- До Лебретона мне нет никакого дела, но в одном он нрав - портрет мужа вышел слишком натуралистичным. Я над ним еще поработаю.

- Держу пари, что Соланж будет против.

- Соланж? Почему?

Но Изабелла Шмит знала натуру Соланж Вилье, как свои пять пальцев, когда Бертран прочел своей приятельнице новый вариант рассказа, где Вилье стал неузнаваем, та бурно запротестовала:

- Откуда вдруг такая осторожность, Бертран? Зачем ты мне подсовываешь чужого мужа? Жирный, пузатый, с моноклем, и разговаривает, как мастеровой.