Воспользовавшись длинной палкой, он вытащил банку из золы и поставил ее к ногам Катсука. Вместо ложки из жестянки торчала плоская дощечка.

Катсук присел на корточки и стал жадно есть, поскольку тело требовало скорее горячего, чем питательного. Бобы отдавали золой. Они обожгли его язык, но он проглотил первую порцию и почувствовал в желудке желанное тепло.

Мальчик, занимаясь разведением огня, сказал:

– Ночью ты бредил, ворочался и стонал. Я поддерживал огонь почти до утра.

По сушняку, принесенному мальчиком, побежали язычки пламени.

Катсук осоловело кивнул. Он слыхал, как буквально в нескольких шагах от убежища по камням плещет вода, но он не мог найти в себе силы, чтобы пройти туда. Сухость жгла глотку.

– Во-ды! – прохрипел он.

Мальчик бросил костер и побежал с консервной банкой к реке.

Преломившиеся в листве солнечные лучи, осветившие голову мальчика и его волосы, напомнили Катсуку льва, которого он видел в зоопарке: лев, окутанный тенями и солнечным светом. Он подумал: «Неужели Хокват нашел другого духа? Духа Льва? Такой дух мне неизвестен.»

Дэвид вернулся с речки, неся банку с ледяной водой. Он видел мольбу в глазах Катсука. Индеец схватил банку обеими руками, осушил ее и сказал:

– Еще!

Мальчик снова наполнил банку водой и принес Катсуку. Тот выпил и ее.

По долине разнесся далекий звук авиадвигателя, заглушая даже близкую песню речки. Звук становился все громче и громче: самолет летел низко, над самой горной грядой. Потом звук ушел совершенно в другое место.

Задрав голову, Дэвид надеялся увидать самолет. Но ему это не удалось.

Катсук совершенно не обратил внимания на шум мотора. Было похоже, что он снова собирается заснуть, причем, прямо у входа в приют.

Дэвид принес сушняка для костра и обложил горящие ветки камнями, чтобы нагреть их.

– Похоже, что снова пойдет дождь, – сказал он.

Полузакрытыми глазами Катсук поглядел на мальчика. Он подумал: «Жертва находится здесь, но она обязана пожелать мою стрелу. Невинный должен просить смерти.»

Низким, хриплым голосом Катсук начал петь на древнем языке: «Тело твое воспримет в себя освященную стрелу. Гордость наполняет душу твою при встрече с ее смертоносным, разящим наповал острием. Твоя душа обратится к солнцу, и люди скажут, один другому: „С какой гордостью он умер!“ Вороны будут летать над твоим телом, но не осмелятся никогда коснуться плоти твоей. Гордость твоя извлечет тебя из твоего тела. Ты превратишься в громадную птицу и сможешь летать с одного конца света в другой. Вот что произойдет, когда ты примешь в себя стрелу.»

Дэвид слушал, пока песня не закончилась, и сказал:

– В этом бочонке я нашел еще несколько банок с бобами. Ты не хочешь?

– Почему ты не убегаешь? – спросил его Катсук. – Ты послал на меня Кедровую немочь. Я не могу остановить тебя.

Мальчик пожал плечами.

– Ты же заболел, – только и ответил он.

Катсук ощупывал пояс в поисках своего обсидианового ножа. Тот исчез! Он стал повсюду выискивать его взглядом. Его сумка с освященным пухом, который следует оставить на теле жертвы – она тоже исчезла. Индеец с трудом поднялся на ноги и, еле переставляя их, обошел вокруг костра.

Дэвид подскочил, подставил плечо.

– Нож, – прошептал Катсук.

– Твой нож? Я боялся, что ты порежешься, когда ворочался и метался в бреду. Я подвесил нож и твою сумку в углу, на столбе – там же, где ты оставил лук и стрелу.

Катсук попытался было повернуть голову, но шея болела.

– Тебе надо лечь, – сказал Дэвид. – Я уже нагрел камни.