— Детей на войну отправляют каждый день.

— Да, конечно. Некоторые и сами не против послать их в бой. Но не на смерть. Есть маленькая разница. Которая, правда, требует большой самоотверженности. Рискуют, играют по-крупному, так как на самом деле не верят, что погибнет их ребенок. А это совсем другая история. Тут нет выбора — того, о котором я говорю.

Грейсон посмотрел на Уэнди.

— Ждете оваций? — спросила она.

— Не согласны со мной?

— Вы преуменьшаете жертву, на которую идут люди, а это чушь.

— Наверное, я несправедлив, согласен. Но в нашем случае в чем-то все именно так. Моего ребенка Дэн больше не обидит, а ваш для него уже слишком большой. Забудете о Мерсере, поскольку ваш сын вне опасности? Раз наших детей это не касается, имеем право умыть руки?

Уэнди промолчала.

Эд Грейсон встал рядом.

— Если вы закроете глаза, проблема не исчезнет.

— Я не сторонница самосуда.

— Это не самосуд.

— По-моему, он и есть.

— Тогда давайте так. — Грейсон посмотрел Уэнди прямо в глаза и убедился, что его слушают внимательно. — Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…

— Хватит.

— …в тот момент, когда та в первый раз ехала пьяной. Или во второй, или в третий.

— Да заткнитесь вы наконец!

Эд Грейсон удовлетворенно кивнул:

— Ладно, мне пора. — Он вышел из кухни и зашагал к входной двери. — А вы подумайте, больше ни о чем не прошу. Мы ведь с вами в одной команде. И вы это знаете.

Ариана Насбро.

Грейсон уехал. Уэнди все никак не могла выбросить из головы то чертово письмо в мусорном ведре.

Она включила айпод, прикрыла глаза и попыталась расслабиться под музыку — поставила спокойную подборку, где «Трайвинг Айвори» поют «Ангелы на Луне», Уильям Фицсиммонс — «Прости», а Дэвид Беркли — «Шпильки и прочее». Не помогло. В каждой песне — о прощении. Тогда Уэнди поступила иначе: надела спортивное и врубила песни из детства — «Первую ночь» Холд Стеди, «Забудься» Эминема.

Без толку. Ее преследовали слова Эда Грейсона: «Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…»

Да с удовольствием. Без вопросов. Отправилась бы назад, выследила бы эту стерву, отрезала бы ей голову и сплясала вокруг дергающегося тела.

Заманчиво. Но ты там, где есть.

Уэнди проверила электронную почту. Дэн Мерсер не обманул — прислал адрес, где предлагал встречу в два часа. Уайкертаун в Нью-Джерси. Никогда не слышала. Потом в «Гугле» составила маршрут. Ехать час. Отлично. Значит, есть еще четыре свободных.

Она приняла душ, оделась. Письмо. Проклятое письмо. Уэнди сбежала вниз, порылась в ведре, достала простой белый конверт и внимательно рассмотрела почерк, будто тот мог дать какую-то подсказку. Кухонный нож прекрасно подошел для разрезания бумаги. Она вытащила два простых тетрадных листка в линейку — как когда-то в школьном детстве.

Прямо там, у раковины, Уэнди прочла письмо Арианы Насбро — от первого до последнего поганого слова. Никаких неожиданностей, никаких просветлений, одно дешевое откровенничанье, каким нас кормят с самого рождения. Все банальности, охи-вздохи, избитые оправдания, которые только можно придумать — все были на этих страницах. Каждое слово резало Уэнди, как лезвие. Ариана писала о «зачатках идеального „я“ — цели ее личности», о «заглаживании вины», о «поиске смысла», о том, что «достигла дна».