— Быстрее, — коброй прошипел Алибаба, похлопывавший ладонью по мягкой панели «Ленд-ровера». Его глаза превратились в щелки, и когда он оглядывался окрест, казалось, что из этих щелочек вырвется пламя, как из глаз Годзиллы.

 — Убьемся, — прошептал шофер, но вдавил еще глубже акселератор, и бампер чиркнул по замешкавшемуся, не поспевшему свернуть «Москвичу». «Москвич» завертело, и он полетел к бордюру.

 — У, е! — воскликнул водитель.

 — Быстрее! — еще резче приказал Алибаба.

 Рекорд скорости они поставили. Через сорок минут машины застыли перед бетонным забором, поверх которого была натянута колючая проволока. За забором мирно шелестели листьями белые березы.

 Из машин на ходу выскакивали бойцы с готовым к бою оружием. Их отработанные движения говорили о неплохой выучке. Такие барбосы чаще водятся в служебных питомниках или в частных загонах; где на прокорм добрых спецов самого разного рода занятий денег не считают.

 Прижимаясь к забору и страхуя друг друга, «спецы» двинулись к металлическим воротам, на которых была затертая пятиконечная звезда. Здесь могли ждать сюрпризы — хорошо припрятанная противопехотная мина, автоматная очередь.

 Биндюжник ударил тяжелым омоновским ботинком по калитке, выставив перед собой короткоствольный автомат Калашникова, ринулся вперед, крикнул:

 — Давай!

 Следом устремилось еще четверо бойцов.

 Алибаба развалился на мягком кожаном сиденье, распахнув дверцу и поставив ногу в ботинке из крокодильей кожи на асфальт. В руке он держал двадцатизарядный «стечкин» — пистолет, который при его размерах лежал в огромной лапе как влитой. На панели расположилась плоская, будто игрушечная, рация, из которой слышались переговоры:

 — Проходная — два «бревна»…

 — Первый пункт — «бревно»…

 — «Бункер» — "бревно…

 — Еще "бревно… Пятый, как у вас?

 — Еще «бревно»!.. У, черт! «Бревно» означало бездвижное тело.

 — Первый, отработал. «Самураев» нет. Только «брёвна»…

 — Второй — чисто…

 Через некоторое время ворота разъехались, и появившийся в них с автоматом под мышкой Биндюжник подал знак Алибабе.

 — Ну? — спросил Алибаба, выйдя из машины и подойдя к своему помощнику.

 — Никого. Только «бревна», — сказал Биндюжник.

 Алибаба подошел к воротам, глянул в сторожку, расположенную на территории за воротами. Увидел там два распростертых тела.

 — Подохли? — равнодушно спросил он.

 — Живы. Без сознания, — Биндюжник кинул презрительный взгляд на разлегшихся на полу старшего лейтенанта госбезопасности и гориллоподобного насильника детей, выпущенного год назад на свободу под поручительство организации «Гуманизм и прогресс».

 Алибаба неторопливо шел вперед, держа «стечкин» в руке за ствол, как молоток. Внешне он старался выглядеть невозмутимым, и у него это получалось. Это была его старая любимая игра на собственных нервах. Он получал наслаждение, сдерживая свои порывы, будто накапливая злость на будущее, когда она будет нужнее.

 Территория была донельзя запущенная, неухоженная. Когда-то здесь цвели клумбы, вдоль аллеи росли серебристые елочки, трехэтажный корпус сиял вычищенными и вымытыми добросовестными солдатиками окнами, и бордюры были белые.