– Опять где-то шарахнуло, – полувопросительно сказал Тыква, глядя вслед служебным машинам.

– Может быть, – не открывая глаз, откликнулся Активист. – Сучий город. Если бы ты знал, Мишель, как я его ненавижу.

– Город как город, – Тыква пожал покатыми плечами штангиста-тяжеловеса. – Дерьмо, конечно, зато какие бабки тут крутятся!

– Вот за это я его и не люблю, – со вздохом ответил Активист.

– Смотри, – резко меняя тему, сказал Дынников, – бар. Приземлимся?

Активист открыл глаза и провел ладонью в перчатке сверху вниз от лба к подбородку.

– На полчасика, – сказал он. – Что-то нет у меня сегодня настроения гулять.

Тыква включил указатель поворота и припарковал «шевроле» у ярко освещенных стеклянных дверей бара.

Подъездная вонь, в которой легко угадывались кошачий запашок и годами оседавшие по углам ароматы кислых щей и жареной на подсолнечном масле картошки, уступала здесь место куда более сложной и изысканной смеси ароматов: превосходный кофе, дорогой табак, индийский чай, тонкая кожа… Виктор протянул руку, безошибочно нащупал выключатель, и прихожая осветилась мягким сиянием скрытых ламп.

Шараев рывками стащил с рук черные перчатки из мягкой кожи и затолкал их в карманы куртки, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть своего отражения в вертикальных полосах зеркального стекла, которые были понатыканы на каждом шагу. Это была его собственная идея – сделать прихожую почти сплошь зеркальной, но теперь она уже не казалась ему такой удачной, как полгода назад.

Раздевшись, он прошел в ванную и долго мыл руки с мылом – гораздо дольше, чем это делает хирург, готовясь к серьезной операции. Вытирая ладони полотенцем, он заметил на левой штанине бурое пятно засохшей крови, гадливо поморщился и принялся стаскивать с себя брюки.

Затолкав их в круглую пасть стиральной машины, он подверг тщательному осмотру всю остальную одежду, но больше ничего не нашел. Он набрал на пульте управления программу, запустил машину, еще раз тщательно вымыл руки и покинул ванную, бесшумно ступая ногами в носках сначала по керамической плитке, а потом по гладкому паркету прихожей.

Ватная тишина пустой, отлично обставленной и идеально приспособленной для жилья и отдыха квартиры навалилась на него, приглашая лечь и расслабиться, бездумно глядя в мерцающий цветными пятнами экран телевизора. Он прошел по квартире, по дороге включая все, что можно было включить: свет, телевизор, радио, музыкальный центр, кофеварку, микроволновку, электроплиту, – и закончил свой маршрут перед платяным шкафом в спальне.

Теперь квартира наполнилась разнообразными звуками, и он с удовольствием слушал их, натягивая чистые брюки. Телевизор бормотал на разные голоса, перекликаясь с радиоточкой, музыкальный центр приглушенно лязгал древним, начала восьмидесятых, металлом, кофеварка интимно булькала и курлыкала, на плите шипела и потрескивала яичница, распространяя по квартире аппетитный дух, соперничавший со сногсшибательным ароматом кофе, в микроволновке постреливали, набухая и лопаясь, сосиски – целых три, поскольку день выдался хлопотным и он не успел даже перекусить.

Затянув поясной ремень, он несколько секунд постоял, закрыв глаза и прислушиваясь к какофонии звуков и запахов, наполнявших квартиру.

– Дерьмо чертово, – сказал он наконец, протянул руку и взял с верхней полки шкафа плоскую бутылочку с коричневой жидкостью.

Коньяк разлился по телу живительным теплом. Шараев завинтил алюминиевый колпачок и поставил бутылку на место. Она стояла на верхней полке шкафа с тех самых пор, как этот шкаф собрали и установили в углу спальни.

Еще одна бутылка – побольше – стояла на полочке в ванной, не говоря уже о баре в гостиной и шкафчике над мойкой в кухне.