– И кто-то из ваших, как вы выражаетесь, ребят – стукач, – задумчиво заключил Глеб, вертя в пальцах незажженную сигарету.

– Я бы сказал, что это скорее кто-то наверху, – поправил его полковник. – Мои ребята, при всем моем к ним уважении, все-таки не того калибра.

– Стукач наверху? – с сомнением переспросил Слепой.

– Ну, пусть не стукач, но кто-то, чьи интересы пострадают, если прищучить этого…

– ..козла, – подсказал Глеб.

Полковник нравился ему все больше с каждой минутой.

– Козла… – повторил полковник, задумчиво почесывая левую бровь. – Все телята любят петь, все козлята любят петь…

– Все кудряшки на барашке любят песенки свистеть, – подхватил Глеб. – Ну ладно. Можете считать, что некролог на вашего человека уже опубликован в центральной прессе.

– Даже так? – позволил себе усомниться полковник.

– Кто-то здесь говорил об уважении, – сказал Глеб. – Вы не слыхали?

– Об уважении? – полковник высоко задрал седеющие брови в притворном удивлении. – Черт подери, похоже, я пропустил что-то интересное.

– Кого-то интересного, – поправил его Глеб. – Хотите кофе? В моем досье наверняка не отражен этот момент.

– Какой еще момент? – насторожился Малахов.

– Что я умею хорошо варить кофе, – сказал Слепой.

– Без мышьяка?

– Даже без клофелина. Кстати, о клофелине. Коньяк у меня тоже есть.

– Боже мой, – сказал Малахов. – Я еще не говорил, что весь мой отдел укомплектован одними клоунами?

– Нет, – сказал Глеб. – Но я догадался. Это было не слишком сложно.

Полковник недовольно подвигал бровями, совершил сложное движение нижней челюстью, озабоченно нахмурился и проворчал:

– Хам. Просто очередной нахальный мальчишка. И как это я ухитряюсь все время подбирать себе таких Сотрудников?

Они еще немного поговорили, неторопливо попивая сваренный Глебом кофе и больше не вторгаясь в сферу профессиональных интересов. Главные слова уже сказаны, и это кофепитие было просто данью взаимного уважения, сродни подписанию договора о сотрудничестве. Оба не были наивными и восторженными юношами, но для обоих эта разделенная пополам джезва черного, как отвар каменного угля, напитка значила больше, чем любые писаные документы и изукрашенные разноцветными печатями верительные грамоты. В конце разговора полковник Малахов, слегка стесняясь, положил на край стола почтовый конверт без надписей и легонько подтолкнул его к Слепому.

– Признательность Родины, – смущенно сказал он.

Глеб, приведенный в немой восторг его замешательством, нарочито спокойно взял конверт и, не заглядывая вовнутрь, небрежно столкнул его в ящик стола.

– Только один раз в году, двадцать третьего февраля, Штирлиц мог позволить себе такое, – торжественно сказал он, задвигая ящик.

Когда полковник ушел, Глеб неторопливо сполоснул чашки, с удовольствием выкурил сигарету, зная, что это последняя порция никотина, которую он получает при жизни клиента, и только после этого посмотрел на часы. Чувство времени не подвело – самое начало восьмого. Глеб скупо улыбнулся: попивая коньяк с полковником, он отсчитывал секунды, поскольку решение было принято задолго до разговора. Вся последующая болтовня ничего не стоила, она лишь укрепила уверенность Слепого в том, что полковник не врет и работает не за страх или деньги, а за совесть.

Он посмотрел в угол, где стоял принесенный полковником продолговатый брезентовый чехол, и едва заметно покачал головой.