Высокая худенькая блондинка в ультрамодном наряде выпархивает из машины и изящной походкой модели направляется к дому. Навстречу ей, огибая фонтан и распугивая райских птиц, с распростертыми объятиями спешит сам хозяин, статный крепкий старик лет семидесяти с небольшим.

— Здравствуй, Людмилочка! Здравствуй, солнышко! Как же я рад тебя видеть! — Он целует Милу в обе щеки и, немного отстранив от себя, с удивлением оглядывает. — Ты у нас, оказывается, ранняя пташка. А кто рано встает, тому Бог подает.

— Не знаю, не уверена. Вчера встала пораньше жаворонком, а теперь, после бессонной ночи, злющая-презлющая, как невыспавшаяся сова. И все же, дядюшка, доброе утро!

— Совсем старика забыла, почти месяц где-то пропадала. Даже на звонки редко-редко отвечала. А я по тебе так соскучился!

— Я тебя тоже очень люблю! — От умиления и нежности ком подкатил к горлу, на глаза готовы навернуться слезы. Мила с трудом выдавила: — Ты как?

— Живем потихоньку, тебя вот дожидаемся. И дождались, наконец. Как же ты много работаешь, — запричитал дядюшка по-стариковски, всплеснул руками и, прижав их к груди, скорбно покачал головой. — А похудела-то как! Все диетами балуешься? Смотри, на кого стала похожа: почти прозрачная. И личико совсем осунулось, темные круги под глазами. Или ты так себя работой уморила? Что же ты творишь-то с собой, скажи на милость?

Мила слушала, изо всех сил стараясь улыбаться, чтобы излишне не расстраивать дядюшку. Однако провести его трудно, так как он видит ее насквозь.

— Да что с тобой, на тебе лица нет! Случилось что? Или кто обидел? — не унимался он, заглядывая в глаза племяннице.

Последняя капля упала в переполненную чашу терпения, и Милу охватила предательская жалость к себе: она расплакалась. Сколько угодно можно позволять другим жалеть ее. Но ни в коем случае не вызывать жалость у себя к себе самой. Иначе та мгновенно превращается в слабость и отнимает всяческую способность трезво мыслить, правильно оценивать обстановку и принимать верные решения.

Мила ненавидела быть слабой и безвольной. Но здесь, с единственным на свете дорогим человеком, не возбраняется чувствовать себя незащищенной, открытой и нуждающейся в помощи. Даже слезы можно не сдерживать. Потому что она приехала за очередной порцией искренней любви и неподдельного внимания, которые очистят душу, обласкают и укрепят сердце. И снова внутри засияет солнце и захочется жить.

Дядюшка, не на шутку встревоженный слишком бурным проявлением эмоций единственной на свете кровиночки, обнял Милу и чуть охрипшим от волнения голосом принялся успокаивать:

— Людмилочка, душа моя, не плачь, — уговаривал он безутешно рыдающую на его груди Милу, ласково гладя ее по голове, словно ребенка. — Не терзай мое больное старое сердце, я этого не вынесу. Ведь я так люблю тебя! Твоя мать была мне единственной сестрой, твой отец — единственным другом, а ты — моя опора в жизни, моя любовь и отрада. Ты — моя жизнь и единственная наследница. И я сделаю все от меня зависящее для твоего счастья.

Из дома, с трудом протиснувшись в приоткрытые тяжелые двери, выбежали две борзые, заботливо оглядели невеселую парочку самых дорогих на свете людей и участливо заскулили, тыча носами в колени хозяина и всхлипывающей Милы.

— Я поддержу тебя во всем. Только не скрывай от меня ничего. Чтобы знать, как и чем тебе помочь, — продолжал дядюшка. — Мне осталось не так уж много. И все, что у меня есть дорогого, — это ты. Поверь, ничто не стоит твоих драгоценных слез. На те деньги, что я тебе оставляю, ты сможешь купить все и всех. Я знаю, что говорю. Пошлость, конечно, но согласись: глупо расстраиваться при таких-то богатствах. Богатым вообще грех жаловаться на жизнь.