«Однако у них тут не очень-то и весело!» Любопытный листок был удивлен: он-то думал, что здесь, за стеклом, должно происходить примерно то же, что и в его родном лесу, – листопад, движение веток от ветра, осенняя суета птиц и зверушек. «Наверное, – решил он философски, – тут грустят о том, что лето закончилось…»

Дождь припустил сильнее, и листок, на прощание хлопнув по стеклу мокрым крылом, оторвался и полетел, играя в догонялки с осенним ветром…»

Алексей Ранцов – а это был он – отложил ручку.

– Ну вот, снова эта ненужная бестолковая лирика, – произнес он вслух. Одинокие люди часто разговаривают сами с собой, а он явно был очень одинок. – Бред какой-то, не поймешь что: то ли сказка, то ли притча… Скорее всего, этот отрывок так и останется бесполезным куском текста, который некуда будет использовать. Впрочем, последнее время я только и гожусь на то, чтобы писать наивные сентиментальные этюды…

Он вздохнул и знобко повел плечами. Двухэтажный деревянный дом казался неуютным и заброшенным. Если бы не тщательно подметенные ступени крыльца, которое хозяин почти машинально каждый день приводил в порядок, да приоткрытые окна, можно было бы подумать, что в нем никто не живет.

Звук разыгравшегося за окном дождя, сонный, убаюкивающий, мокрым котом проскользнул в приоткрытую форточку, прошелся по подоконнику, спрыгнул на пол, наполнил комнату уже совершенно осенним холодом. Капли с шумом ударяли по стеклу, тяжело барабанили по карнизу.

«Дождь», – одними губами прошептал Алексей и откинулся на спинку кресла. Казалось, он мог бы просидеть и десять, и двадцать минут, и час, и несколько часов… Его не отвлекли бы даже большие напольные часы, которые вдруг ожили, заворчали и, точно посмеиваясь над суетой дождя, важно, не торопясь, пробили три раза. Писатель даже не пошевелился – все звуки в доме были ему давно знакомы, ничто не удивляло, не вызывало ни малейшего оживления в застывшей позе.

Он снова поежился, натянул на плечи плед, тот самый, который только что описал, – желтый, в оранжевую клетку, и готов был уже погрузиться в свои невеселые мысли, как легкий шлепок по окну заставил его поднять глаза и увидеть, что к мокрому стеклу, аккурат в проем между небрежно задернутыми занавесками, прилепился маленький желто-красный кленовый лист. Казалось, он с любопытством всматривался с улицы внутрь комнаты, наблюдая за тем, что там происходит.

«Мой листочек, – прошептал Алексей и слегка улыбнулся. – Это про него я только что писал… Такой же яркий и красивый, как мой старый плед. И откуда он только взялся тут в конце августа – весь золотой и пурпурный, точно в октябре! А ведь я уже забыл, как это бывает – когда написанное на бумаге приходит к тебе в жизни. Как же давно я не сочинял!»

Продолжая улыбаться, он снова взял блокнот и продолжил писать.

«Этот старый потертый плед достался человеку от родителей, и было шерстяному полотнищу кое-где истончившемуся, побитому молью, пожалуй, лет пятьдесят. Краски, когда-то очень сочные, со временем немного поблекли, но до сих пор оставались яркими. Плед был любимой вещью хозяина. В осенний день, когда в доме становилось совсем уж сумрачно и тоскливо, этот клетчатый кусочек лета не давал ему окончательно загрустить. Плед возвращал его в детство, в то состояние, когда всей кожей ощущается начало жизни, начало всего… В одном углу ткань была разорвана и зияла дыра величиной с чайное блюдце. Края дырки были «украшены» бахромой и напоминали лепестки календулы. Когда вырос этот «цветок», уже и не упомнить, казалось, он был всегда. По крайней мере, хозяин дома привык к нему и не замечал этого беспорядка на летней шерстяной поляне».

И опять Алексей отложил блокнот, натянул на плечи сползающий плед и зябко поежился.