— Уверен, в то время они именно такими казались, — пошутил Йен. — Но все они были очень опасными. Как можно было болтаться на шпалерной решетке за окном графини Мэлмси…

— К чему этот разговор? — мрачно перебил Колин.

— Понимаешь, несмотря на мой поступок, конечно же, я постараюсь убить его. Я не стану просто стоять и ждать, пока герцог меня застрелит, чтобы показать, какой я благородный. Однако подумай вот о чем: а что, если я оказал ему услугу? Я не скажу об этом ни одной живой душе, кроме тебя, но леди Абигейл Бизли вовсе и не леди. Боже мой, она такая же разнузданная, как мы с тобой, и знает парочку вещей, которым ее вряд ли могла научить гувернантка. Что я мог бы узнать в четвертую ночь… — Йен покачал головой. — Во всяком случае, ты бы подумал, что любая женщина в здравом уме должна была бы хранить верность герцогу. Его репутация ни для кого не секрет. Хорошо, что он теперь знает о ее неверности, не так ли?

— Да, уверен, ты поступил совершенно бескорыстно. Ты заслуживаешь медали. И когда-нибудь вы с Монкриффом от души посмеетесь над этим, встретившись в клубе «Уайтс», если прежде не убьете друг друга.

Йен застыл. Ему и в голову не приходило, что он может увидеться с герцогом в городе, а уж встреча в клубе «Уайтс» более чем возможна. Однако он тут же почувствовал себя бодрее, словно мог пережить унижение от этой нежданной встречи.

— Я слышал, они расторгли помолвку. «По обоюдному согласию обеих сторон», — добавил Колин. — А она покинула страну.

Йен не сомневался, что на это ее вынудил герцог.

— И где же это такие, как ты, узнают подобные сплетни?

— От Адама. Кто-то в деревне ему рассказал, поскольку слухи уже просочились из Лондона. Женщины рассказывают ему все.

По тону Колина было понятно, почему он считает это и обстоятельство большим преимуществом и в то же время ужасным проклятием. Адам Силвейн был их двоюродным братом с материнской стороны, и Эверси сделали его викарием в маленькой церквушке в Пеннироял-Грин, которая по воскресеньям была особенно переполнена благодаря обаянию Адама.

Полли Хоторн протиснулась сквозь толпу и поставила обе кружки с пивом перед Йеном. На Колина она не обратила ни малейшего внимания и удалилась, гордо взмахнув длинной черной косой и позвякивая зажатыми в кулаке монетами.

Йен ухмыльнулся. Он немного пришел в себя, несмотря на свою ободранную голень, стертые в кровь ноги и руки и оставшуюся ему на память проклятую занозу в большом пальце, который из-за этого едва сгибался — истинная кара.

— И потом, герцог не вызывал меня на дуэль. Он просто заставил меня вылезти в окно.

Колин медленно откинулся на спинку стула и задумчиво сжал губы, после чего принялся барабанить пальцами по пивной кружке. Молчание затянулось.

— Что? — раздраженно произнес Йен.

— Вот это-то меня и тревожит. Говорят, герцог так жесток и у него такое черное сердце, что от него отскакивают даже мушкетные пули. И он всегда мстит своим обидчикам.

— Слухи и домыслы — всего лишь вздор.

После первого глотка темного пива от сплетен было легко отмахнуться. В пивной кружке всегда заключена смелость.

— Если он не вызвал тебя на дуэль, то что он сказал?

Йен не знал, стоит ли говорить об этом вслух.

— Что-то о наказании, соответствующем преступлению, — наконец признался он.

Колин помолчал.

— Господи, — наконец мрачно произнес он.

У Йена не было времени ответить. В двери паба протиснулись Женевьева с Оливией, впустив струю осеннего воздуха, и поскольку они не принялись тут же снимать плащи и перчатки — в помещении было очень тепло, — Йен решил, что они пришли звать его домой, чтобы приветствовать гостей.