Но не найдет никто.

Потому что прятаться и ждать Алкадий умел.

2. Арман. Ночь скорби

Каждый удар, наносимый в гневе,

в конце концов обязательно падет на нас самих.

Туман струился над широкой каменной чашей, лизал ее сапфировые стены, переливался через края и льнул к босым ступням Варнаса. Младший бог провел над чашей ладонью, разгоняя туман, вгляделся в ярко-синюю воду, в которой проносились лица, города, эмоции, и улыбнулся. Люди… эти смешные люди… Интриги, гнев, вкус предательства. И человеческая глупость.

— Пора войти в игру и мне.

Он уже и сам не знал, чего хотел больше — помочь или полюбоваться на искусно расставленные другими сети. И на людей, что в этих сетях все более запутываются.

* * *

Арману никогда не нравился конец осени. Навевало липкий холод воспоминаний серое уныние, погружали в апатию вечно затянутое тучами небо, туманы по влажным лугам и запах гниющих листьев. И эти вечные дожди — не летние, веселые, а холодные и колючие, разводящие грязь на и без того разбитых дорогах.

Но больше всего раздражало охватывающее столицу радостное нетерпение. Горожане смотрели с надеждой на затянутое тучами небо, счастливо встречали заморозки по утрам и ждали, ждали… пока боги смилостивятся и пустят по ветру мягкий, ласковый пух, осеннее уныние сменится нежной белью, а ночь вдруг просветлеет. И тогда кассийцы развеют на ветру хандру осени, столица расцветет разноцветными фонариками, зальется радостным смехом и веселыми песнями. И не будут спать в ту ночь дети, а молодежь вернется домой под утро мокрая, измазанная по уши в снегу, но счастливая.

Арман тоже когда-то радовался в этот день. Когда-то… А теперь — для кого-то праздник, а для него — единственная ночь в году, когда он позволял себе быть слабым. Когда истончались щиты, поставленные виссавийскими хранителями смерти, и в душу тихой поступью входила черная скорбь…

Из года в год в праздник первого снега Арман забывал обо всем: о своем дозоре, о роде, о долге, даже о Миранисе. И шел с головой погрузиться в темную тоску, а еще… напиться. Так же безрассудно, как напивался временами Мир. Все равно где, все равно чем, только бы забыться в сладком хмелю. Только бы выдержать эту ночь и проснуться утром опустошенным, готовым спрятать внутри боль потери и прожить еще один год. Не чувствуя, не страдая, не мучаясь воспоминаниями.

Почему этот проклятый снег всегда начинал сыпать ночью? И в этом году еще так некстати, когда срочно надо искать этого проклятого мальчишку, но… поплыли перед глазами стены кабинета, душу выжрала до самых костей боль, а перо предательски хрустнуло в пальцах… Снег… Арман не выглядывал в окно, а уже знал, что начали ложиться на землю белые хлопья, что еще чуть-чуть и город взорвется радостными криками… а сейчас падали один за другим поставленные магами щиты, оголяли нерв спрятанной внутри боли… одна ночь… надо с этим прожить всего одну ночь! Такова цена за спокойствие, его дань умершим!

— Вам плохо, мой архан? — прорвался через туман слабости голос секретаря. Арман постарался сосредоточиться на мраморе столешницы и покачал головой. Проклятье! Почему сейчас? Когда рядом этот секретарь? Нельзя, чтобы слуга видел слабость архана! Нельзя, чтобы кто-то увидел…

Скрипнула дверь, кто-то мягко приказал:

— Выйди!

Арман усмехнулся. Повторять не пришлось — секретарь опрометью вылетел из кабинета. Напугался, надо было бы…

— Лиин его перехватит, — сказал Нар, хариб, тень Армана, личный слуга и лучший друг.