Анна еще раньше предупредила Фенстона, чтобы он с осторожностью подходил к покупке работ Ван Гога. Она рассказала ему, что в частных коллекциях имеется несколько подделок, а одна или две даже хранятся в крупных музеях. Однако, изучив документы о происхождении «Автопортрета», Анна могла с уверенностью сказать председателю, что эта изумительная картина действительно принадлежит кисти Ван Гога.

Для поклонников творчества Ван Гога «Автопортрет с перевязанным ухом» был венцом творенья. Мастер оставил тридцать пять автопортретов, но, после того как отрезал себе левое ухо, написал всего два. Второй портрет был выставлен в лондонской Галерее Куртолда.

Анна провела в Уэнтворт-Холле десять дней, которые оставили только приятные воспоминания. Вернувшись в Нью-Йорк, она сообщила правлению, что, если когда-либо продажа картин станет необходимостью, вырученные деньги с лихвой покроют ссуду «Фенстон-банка» в тридцать миллионов долларов. Хотя Анну не интересовало, зачем Виктории Уэнтворт понадобилась столь крупная сумма, во время своего визита она часто слышала от нее сетования по поводу безвременной кончины «дорогого папы», ухода на покой надежного управляющего поместьем и сорокапроцентного налога на наследство.

Обязанности Анны не выходили за рамки оценки коллекций потенциальных клиентов и представления письменных заключений на рассмотрение правления. Ее никогда не привлекали к составлению контрактов. Этим занимался исключительно Карл Липман, штатный юрист банка. Однако Виктория обмолвилась, что «Фенстон-банк» берет с нее шестнадцать сложных процентов. Анна быстро сообразила, что сочетание чужих долгов, наивности и некомпетентности в финансовых делах и было источником процветания «Фенстон-банка». Казалось, банк только радует неспособность клиентов выплачивать долги.

Пробегая мимо карусели, Анна ускорила шаг. Она уже решила, что ей придется уволиться, если в это утро председатель не сможет принять ее рекомендации относительно коллекции Уэнтвортов. Она научилась мириться с тщеславием Фенстона и даже терпеть его внезапные вспышки ярости, но не могла потворствовать тому, чтобы вводили в заблуждение клиента, особенно такого простодушного, как Виктория Уэнтворт.

— Когда мы узнаем, мертва она или нет? — спросил Липман.

— Я жду подтверждения сегодня, — ответил Фенстон.

— Хорошо, мне нужно будет связаться с ее адвокатом и напомнить ему, что в случае смерти при подозрительных обстоятельствах, — Липман выдержал паузу, — любые соглашения переходят под юрисдикцию адвокатуры штата Нью-Йорк.

— Странно, что никто из них никогда не выдвигает возражений против этого пункта в контракте, — заметил Фенстон, намазывая маслом вторую булочку.

— С чего бы им возражать? — спросил Липман, потягивая кофе. — В конце концов, они же не могут знать, что вот-вот умрут.

— У полиции есть основания для подозрений?

— Нет. Вы никогда не встречались с Викторией Уэнтворт, не подписывали контракт, даже не видели картины. Пока полицейские признают, что у них нет подозреваемого, могут пройти годы.

— Хватит и пары лет, — сказал Фенстон. — К тому времени проценты по займу вырастут более чем достаточно, чтобы я гарантированно получил Ван Гога и распродал остальную коллекцию, не потеряв первоначального вложения.

— Хорошо, что я прочитал заключение Петреску вовремя, — заметил Липман. — Если бы леди Уэнтворт согласилась с рекомендациями Петреску, мы ничего бы не смогли предпринять.

— Верно, — согласился Фенстон, — но теперь нам надо придумать, как избавиться от Петреску.

Арабелла в одиночестве сидела в гостиной, ей ни до чего не было дела.