— Мать! Слава Богу, вы нашли коттедж.

— Да, дорогая, — устало ответила Викки.

— Здравствуй, Грэг, — коротко бросила Белинда, мимоходом чмокнув его ради приличия. «Мать» в свою очередь получила причитающуюся ей долю радушия: поцелуй в щеку, однако никаких теплых объятий любящей дочери.

— Ладно, мама, прости, я не могу сейчас остаться, — сказала она. — У меня вчера был свободный день, я специально отложила все дела, но ты приехала только сегодня… — Она пожала плечами. — Мне нужно возвращаться. Погибла лошадь. Надо сделать заключение о смерти. — Она вдруг пристально посмотрела на мать: — Что у тебя с ухом?

— Я рассказывала по телефону…

— Ах да, помню. Я так волнуюсь из-за лошадей… И как ухо — заживает? Кстати, мы будем венчаться в церкви, а не расписываться в бюро регистрации. Гостей мы приглашаем сюда, в этот дом. Позднее поговорим об этом. А сейчас мне нужно обратно в больницу. Чувствуйте себя как дома. Можете съездить за продуктами, смотрите сами. Я там вчера принесла молока и кое-какой мелочи.

Тут наконец ее взгляд упал на меня.

— Простите, не расслышала, как вас зовут?

— Питер Дарвин, — представился я.

— Питер нам так помог, не знаю, что бы мы без него делали — устало проговорила Викки.

— Вот как? Что ж, очень мило с вашей стороны.

Ее взгляд скользнул дальше. Она не смотрела ни на кого конкретно, а как бы старалась охватить взглядом всю комнату.

— Сандерсоны, хозяева, уехали в Австралию на пару месяцев. Они сдают дом очень дешево, мама.

И я договорилась насчет продуктов… Ты всегда говорила, что хочешь, чтобы у меня была настоящая свадьба. Вот я и решила, что, в самом деле, было бы неплохо устроить все, как полагается.

— Да, дорогая, — отвечала Викки, вяло улыбаясь.

— Завтра — три недели, как мы помолвлены, — сообщила Белинда. — А теперь, мать, мне правда пора.

Я вдруг вспомнил, как когда-то давно, в Мадриде, отец сказал мне:

«Ребенок, который называет свою маму „мать“, хочет главенствовать над ней. Никогда не называй так свою маму».

«Не буду».

«Ты можешь называть ее мамой, мамочкой, душечкой, мамулей или даже глупой старой коровой, как однажды на прошлой неделе ты буркнул себе под нос, но никогда матерью. Понял?»

«Да».

«А кстати, почему ты назвал ее глупой старой коровой?»

Солгать ему было просто невозможно: он все видел по глазам. С трудом сглотнув слюну, я сказал правду:

«Она не отпустила меня в Памплону, поучаствовать в корриде, потому что мне только пятнадцать лет».

«Ну и правильно. Твоя мама, как всегда, права. Она сделала из тебя человека, и когда-нибудь ты поблагодаришь ее за это. И никогда не называй ее матерью».

«Не буду».

— Мать, — сказала Белинда, — Кен предлагает вместе поужинать. Он хотел, чтобы мы сегодня выбрались, но со всем этим переполохом… Я позвоню вам позже.

Она махнула рукой, развернулась и умчалась так же стремительно, как и появилась.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Потом Викки, как бы оправдываясь, проговорила:

— Она была таким чудесным ребенком, такой нежной и ласковой. Но что поделаешь, девочки вырастают и становятся самостоятельными… — Она помолчала и вздохнула. — У нас с ней замечательные отношения. Просто мы очень мало видимся.

Грэг тайком многозначительно посмотрел на меня, но от комментариев воздержался.