В поселке Зугу прежде всего поразила невыносимая скученность. Он привык к равнинам и лесам, к широким, ровным горизонтам, а тут ни стать, ни сесть. Старатели жили на расстоянии вытянутой руки друг от друга: каждый старался обосноваться как можно ближе к своему участку, чтобы не тащить добытую нелегким трудом породу слишком далеко.

Зуга надеялся найти открытое местечко, где можно распрячь волов и поставить большую палатку, однако на расстоянии четверти мили от холма шагу ступить было негде.

Он оглянулся: Алетта неподвижно сидела на козлах, подпрыгивая вместе с фургоном на ухабах, и смотрела прямо перед собой, словно не замечая полуголых мужчин – многие едва прикрыли бедра куском тряпки. Под беспощадно жгучим солнцем покрытые потом старатели, кто с бранью, кто с песнями, измельчали хрустящие комья желтоватой почвы и забрасывали их лопатами в промывочные лотки.

Грязь вызвала отвращение даже у Зуги, которому довелось работать в краалях машона на севере и жить с бушменами, в жизни не принимавшими ванны.

Цивилизованный человек оставляет особенно отвратительные отбросы. Каждый квадратный дюйм пыльной красной земли между палатками и лачугами был покрыт мусором: валялись ржавые жестянки из-под солонины; блестели на солнце осколки бутылок и фарфора; лежали снежные заносы клочков бумаги, разлагающиеся трупы приблудных кошек и выброшенных хозяевами собак, кухонные отбросы, фекалии тех, кому было лень вырыть в твердой почве яму и прикрыть ее серебристым пучком местной травы, – а также гнил весь прочий неопознанный мусор, которым десять тысяч человеческих существ окружили себя в отсутствие контролирующих органов и санитарных норм.

Зуга поймал взгляд Алетты и ободряюще улыбнулся, но она не ответила на его улыбку: ее губы были решительно сжаты, а в огромных глазах плескались слезы, грозя вот-вот сорваться с ресниц.

Упряжка Баллантайнов протиснулась мимо грузовой повозки, которая привезла товары с побережья, за шестьсот миль отсюда; торговец вывесил на фургоне написанный мелом список:

«Свечи – 1 фунт за пакет.

Виски – 12 фунтов ящик.

Мыло – 5 шиллингов кусок».

Зуга не решился взглянуть на Алетту: цены здесь в двадцать раз выше, чем на побережье. Лагерь алмазоискателей на ферме Де Бира, пожалуй, был самым дорогим местом на планете. Оставшиеся в широком кожаном поясе соверены внезапно показались Зуге легче перышка.

Только к полудню Баллантайны отыскали на окраине громадного поселения местечко, где смогли расположиться.

Готтентот Ян Черут, старый верный слуга Зуги, повел волов на водопой. Зуга торопливо поставил тяжелую парусиновую палатку: Алетта и мальчики натягивали веревки, а он забивал колышки.

– Тебе надо поесть, – пробормотала Алетта, сидя на корточках над костром и все еще избегая смотреть на мужа. Она помешивала в чугунном котелке остатки тушеного мяса газели, убитой Ральфом три дня назад.

Зуга подошел к жене, склонился и, положив ей руки на плечи, поднял на ноги. Она двигалась тяжело, как старуха: долгое, полное тягот путешествие отразилось на ее хрупком здоровье.

– Все будет хорошо, – сказал он, однако жена так и не подняла глаз: наверное, слишком часто слышала эту фразу раньше.

Он обхватил ее подбородок ладонями, приподнял лицо – и тут слезы прорвались и потекли по щекам, оставляя следы на покрытой красной пылью коже. Зуга почему-то разозлился, словно усмотрев в слезах обвинение, убрал руки и отступил назад.

– Я вернусь до темноты, – резко сказал он и, отвернувшись, зашагал к разрушенному силуэту холма, который отчетливо виднелся даже сквозь вонючее облако дыма и пыли, висевшее над лагерем.

Зуга будто стал привидением, эфемерным существом, невидимым для человеческих глаз. Мимо него по узкой дорожке торопливо проталкивались люди; когда он проходил мимо склонившихся над лотками старателей, никто не поднимал головы и не удостаивал его даже взглядом: весь поселок жил ради единственной цели, игнорируя все остальное.