|
Второй гонец прибыл через три дня после первого и передал мне послание принца: «Не думаешь ли ты, писец Ана, что если я уже не принц Египта, мне можно не повиноваться? Если так, то имей в виду, что по воле богов я в один прекрасный день могу вырасти выше, чем был когда либо раньше, и тогда, будь уверен, я вспомню о твоем неповиновении и сделаю тебя на голову короче. Приезжай поскорее, мой друг, ибо я чувствую себя одиноко и нуждаюсь в собеседнике». Я ответил, что вернусь со всей скоростью, с какой только способна двигаться барка, нагруженная рукописями, которые я переписал и купил в Фивах. Итак, я тронулся в обратный путь. Признаться, я был даже рад покинуть – Фивы и вот по какой причине. Дня за два до этого, когда я шел вечером один, направляясь из храма домой, меня окликнула женщина в пестрой и яркой одежде, какую носят заблудшие создания. Я попытался отделаться от нее, но она вцепилась в меня, и я увидел, что она пьяна. Между прочим, она спросила (и ее голос показался мне знакомым), не знаю ли я, кто это прибыл в Фивы по делам какого то члена царской семьи и остановился в так называемом Доме Принца. Я ответил, что его имя – Ана. – Когда то я знала одного Ану, – сказала она, – но я ушла от него. – Почему? – спросил я, холодея, ибо, хотя я не видел ее лица, скрытого под капюшоном, мной овладел ужас. – Потому что он жалкий дурак, – ответила она, – совсем не мужчина, – только и думал о своих писаниях; а тут подвернулся другой, он мне очень понравился, – только потом он меня бросил. – А что случилось с Аной? – спросил я. – Не знаю. Наверно, продолжал мечтать, а может взял другую жену. Жаль мне ее, если так. Только если этот Ана, что прибыл в Фивы, мой бывший Ана, то он должен быть теперь богат, и я пойду к нему – уж я заставлю его взять меня обратно! – У тебя были дети? – спросил я. – Только одна девочка, благодарение богам, – да и та умерла; еще раз благодарение богам, а то бы выросла и стала бы такой, как я. – И она надрывно всплакнула и тут же перешла к своим гнусным заигрываниям. При этом капюшон соскользнул у нее с головы, и я увидел лицо своей жены, все еще красивое, но уже носящее следы пьянства и разврата. Я задрожал с головы до ног, а потом сказал измененным голосом: – Женщина, я знал твоего Ану. Он уже умер, и ты причина его гибели. Но все же, поскольку я был его другом, возьми это и постарайся исправиться. – И я дал ей весьма увесистый мешочек с золотом. Она схватила его, как ястреб добычу, и, заглянув в него при свете луны, поблагодарила меня и сказала: – Право, Ана мертвый стоит больше, чем Ана живой. Пожалуй, хорошо, что он умер, – он ушел туда, куда ушло наше дитя, а ее он любил больше жизни и даже мной стал пренебрегать. Оттого я стала тем, что я есть. Да к тому же будь он жив, он бы еще немало натерпелся от женщин, он ведь совсем их не понимал. Ну, да ладно. Прощай, друг Аны. С тем, что ты мне дал, я, пожалуй, найду себе другого мужа! – И дико засмеявшись она, шатаясь, обошла сфинкса и исчезла в темноте. После этой встречи неудивительно, что мне не терпелось покинуть Фивы. Кроме того, эта несчастная больно уязвила меня, убедив в том, о чем я до сих пор только смутно догадывался, а именно – я совершенный глупец в отношении женщин, такой непроходимый глупец, что лучше мне с ними не иметь дела. И я тут же поклялся именем моего бога хранителя, что отныне никогда не взгляну ни на одну из них с любовью. И если другие клятвы я потом и нарушал, эту клятву я держу до сих пор. Укололи меня также слова о нашей умершей дочери; ибо в самом деле, когда это нежное существо отлетело к Осирису, сердце мое разбилось и в каком то смысле так и не исцелилось до конца. И теперь мне пришло в голову, что быть может она права; забыв о матери ради ребенка, которого я боготворил, – да, тогда и все последующие годы – я невольно толкнул ее на путь позора. |
