|
В частности, воображение требуется для успешного занятия наукой; люстриновые нарукавники вэтой области не решают дела, и все великие ученые были мечтателями, поэтами, людьми воображения. Для того чтобы учуять будущее, предугадать его, а затем овладеть им, надо быть и тем, и другим, и третьим. Только все это, вместе взятое, позволяет ученому прозревать научные гипотезы, потом пророчествовать. Вы, мадам, Вы ничуть не удивляетесь тем чудесам, которые происходят с человечеством, Вы полетите на Луну точно так же, как Вы испытывали новую модель самолета: со страстью, любопытством и верой в человеческий гений. Недавно Вы мне сказали: «Ведь все это когда то уже было! Крылья ангелов, это же воспоминание… Постепенно мы вспоминаем». Может быть… Вы принимаете это с полным хладнокровием. Не забывайте: то, что мы делаем, не просто опыт в стерильной лаборатории, и запущенная в небеса ракета отнюдь не чудесная елочная игрушка, от которой радостно блестят глаза детей. Часто эти соображения мешают мне в работе. Но страсть открытий увлекает нас всех. Не так ли? Остальное неважно. То есть наш страх. Примите, дорогой друг, уверения в моей безграничной преданности. Управляющий Вашим «Луна парком» Шарль Д. П. Письмо никак не походило на письмо сумасшедшего, отнюдь нет. В наши дни можно спокойно говорить о путешествии на Луну, и никто не назовет тебя безумцем. Великий ученый был, конечно, в здравом уме, просто он поднялся раньше других, на час раньше, вот и все. Великолепная история. Жюстен взволнованно зашагал по библиотеке. Великолепная история… Завеса, скрывающая от нас бесконечность, скоро приподнимется. Вдруг он до боли ясно ощутил несоответствие между необъятностью этих проблем и собственной жизнью. Что он такое со своей работой, своими фильмами, прогулками, усталостью, отдыхом? Плетется в хвосте. Прозябает, да и то еле еле. Жюстен пристально, как на посторонний предмет, посмотрел на свою руку, державшую письмо… Бланш оставила ему дом потому, что ей вообще было не до домов. Жюстен положил письмо на стол… Подошел к полкам и, надеясь отвлечься, успокоиться, стал разглядывать ряды книг. Снова выбор его пал все на ту же самую «Трильби», где нет ни астрономии, ни непристойностей. Дождь поутих, а что если выйти пройтись? Но погода наладилась только к вечеру, и Жюстен мог на досуге предаваться тоске, сомневаться во всем и, главное, в самом себе. Наконец, надев резиновые сапоги, накинув на плечи плащ, Жюстен вышел из дому. На свинцовом небе, прежде чем скатиться за крышу большой фермы, словно золотая монета за шкаф, показалось очень круглое и очень красное солнце. Повсюду стояла вода. Солнечные лучи преломлялись в ее зеркальной поверхности, раскрашивали круглые капли и капельки во все цвета радуги. Над трубами вился дымок, единственный признак жизни, без него деревня показалась бы заброшенной, мертвой. Наступил час ужина… Жюстен быстро шагал по шоссе… Пройдя деревню, пройдя мимо замка с закрытыми ставнями, стоявшего там наверху, в глубине парка, Жюстен свернул с шоссе на дорожку посуше. В этом отношении он напоминал лошадь: любил ощущать под ногами мягкую землю. Скрежет, целая симфония скрежетов и громкое «но о» возвестили о приближении повозки, и она действительно появилась из за поворота, запряженная битюгом, от которого валил пар, и Жюстену, чуть не наткнувшемуся на лошадиную морду, битюг показался неестественно огромным. По обе стороны воза, нагруженного соломой, шествовали две женщины – старуха и молодая. На обеих были вязаные фуфайки и передники с разводами, напоминавшие маскировочные халаты. |
