Я был совсем мальчишкой, когда он умер от аневризмы (не стану слушать Шонзагорргуттовы выдумки, пока сам все не проверю). Однако я успел кое‑чему научиться. В конце концов, назвал же он меня в честь великих фокусников. И прежде всего в честь Гудини, знаменитого тем, что тот мог выпутаться из самого безнадежного положения. Главное, уверенность. Человек вообще способен на многое, только дайте ему время.

Вопрос в том, есть ли время у меня?

Скотч – штука крепкая, притом дешевая, легко перевозить, легко пользоваться. И все же глупо пытаться с его помощью связывать кого бы то ни было, иначе все копы таскали бы с собой не наручники, а моток липкой ленты. Ленту можно разодрать, даже если ты сплошь в ранах и порезах.

Только чем бы ее подцепить? Я снова заерзал и понял, что руки стянуты не столь крепко, как можно было ожидать. В предплечье резко кололо, наверное, от внутривенной иглы. Из‑за капельницы и лента ослаблена. Я повел плечами, заработав приступ яростной боли. Давление на запястья усилилось, и лента с характерным хрустом сорвала с кожи волоски. Я скрипнул зубами.

Десять минут адской боли, и руки на свободе. Я отделался от иглы, еще пока трепыхался, в ужасе представляя, что через трубочку в мои вены вливается смертоносная дрянь.

Пальцы были как деревянные, не слушались, не гнулись. Однако за неимением других я принялся этими возиться со скотчем на ногах, едва сдерживая наворачивающиеся слезы. Чтобы размотать ленту, нужно подогнуть ноги, а это оказалось куда сложнее, чем я думал. И все‑таки я их согнул, не раз сказав спасибо комбинезону, защитившему пушок на бедрах и голенях (только голым лодыжкам пришлось пострадать). Ноги – не руки, рвать скотч ногами проще и быстрее.

Недостаточно просто. Недостаточно быстро.

Оставался последний слой, как вдруг дверь кабинета распахнулась под аккомпанемент грубого бурчания и разудалого рок‑н‑ролльчика времен шестидесятых.

Я запаниковал. Бежать нельзя – лодыжки связаны. Впрочем, если не считать этого, я свободен и даже в состоянии кое‑как подняться. Но я поступил лучше. Я закутался в одеяло, зажал в ладони иглу, которую выдернул из себя, и притворился, что сплю.

– Ни хрена не понял, почему мы не можем попросту всадить ему пулю, да и дело с концом, – прогнусавил кто‑то. Судя по всему, Плосконосый.

– Идиот, – рявкнул Паркер (голос противный, как наждачка). – Во‑первых, это должны видеть остальные. Во‑вторых, с ним хотел поговорить Марконе.

– Ма‑арконе! – презрительно ухмыльнулся Плосконосый. – Ему‑то он зачем?

Умеет, говнюк, вопросы задавать. Я насторожился, тем временем усердно делая вид, что сплю – голова на грудь, глаза закрыты, мышцы расслаблены. Значит, скоро жди гостя.

– Кого колышет? Пусть денек поживет. В общем, сегодня он мне нужен.

Плосконосый хрюкнул.

– В Чикаго навалом бандюг. Марконе просто один из них, но стоило ему позвонить – и парень получил отсрочку. Да кто он такой? Чертов губернатор?

– Думать надо мозгами, а не яйцами, – невозмутимо ответил Паркер. – Это Чикаго один из городов Марконе. У него денег больше, чем у Господа Бога, предприятия по всей стране, собственные люди и в окружении здешнего губернатора, и в Вашингтоне. Он может сделать с нами все, что угодно. Скажет – подпрыгнем, скажет – в землю зароемся, а захочет, вообще сдаст полиции и слова поперек не услышит. Он нам не по зубам.

После недолгого молчания Плосконосый заявил:

– Ну‑ну… Сдается мне, Лана права. Ты совсем размяк. Марконе не из наших. «Уличные волки» ему не подчиняются. Паркер, которого я знал десять лет назад, не задумываясь послал бы этого кренделя куда подальше.

– Остынь, парень, – примирительно заговорил вожак. – Паркер, которого ты знал десять лет назад, сейчас бы уже копыта откинул, а ты и подавно.