Бог мой, какой скандал там был! У нее был адвокат на всякий случай, да, да, именно на случай, если меня тоже попросят написать завещание, и он пришел на похороны, а потом возвратился вместе с нами в дом. Я не мог и подозревать, что это был за черт, я думал, что это кто-то из похоронного бюро. По крайней мере, он так выглядел. Потом был обед, а после мы читали это чудовищное завещание. Говорю же, этот адвокат не такой глупец. В распоряжение мисс Несбитт переходила одежда, потому что ей она была полезнее, чем мне, и она, если хотела, могла владеть мебелью, потому что это тоже мне было совершенно не нужно, кроме того, я должен был дать ей что-то в качестве пенсии; но я не собирался содержать дальше этот дом, я хотел его продать, чтобы избавиться от него. Потом адвокат начал запугивать меня. Спросил, как я думаю, насколько факт завершения моего брака отразится на моем профессиональном положении! Я взял его за шиворот и за ремень и пинками проводил по тропинке парка, над воротами, Лилит, а не через них, и еще немного по дороге. Возможно, за оскорбление мне придет вызов в суд, а может быть, и нет; я даже вообразить не могу. У него для этого множество оснований, но у меня тоже было множество оснований выпроводить его пинками, и он должен подумать об этом с профессиональной точки зрения, так же, как и я. По крайней мере, на этот день с ним было покончено.

Потом я возвратился в дом и велел компаньонке заткнуться и, если ей так хочется пенсии, — не быть глупой; она сопела, ворчала и насмешливо улыбалась, но более или менее заткнулась; по крайней мере, она заткнулась настолько, насколько была способна. Потом я отправился за драгоценностями, но их не было там, где они обычно хранились, замок был взломан и взломан недавно. Я спросил ее о них, и она сказала, что моя жена дала их ей. Я сказал ей, что они не принадлежали Еве, и она не могла их дарить, и попросил предъявить их, пригрозив полицией в случае отказа. Она не желала отдавать, и я позвонил в полицию. Приехал сержант, и мы с ним поднялись в ее комнату и извлекли драгоценности из ее гардероба, они валялись среди ее нижних юбок. Он хотел сразу же наказать ее, но я сказал, что делать этого не нужно, ведь женщина так глупа, что она могла действительно сделать все это по глупости. Я на самом деле так думал. И решил было, что адвокат был действительной причиной всех трудностей.

Потом позвонил Дженкинс, чтобы я зашел повидать его после окончания приема. Мне больше не хотелось оставаться там; все эти занятия смертельно утомительны, и я хотел возвратиться к тебе, но он настаивал; он сказал, что очень хочет видеть меня, так что мне нужно было продолжать. Я попросил женщин приготовить мне ужин, но они отказались, и я потерял всякую сдержанность. Они принесли что-то, но оно так воняло, что было несъедобным, и я выбросил все на пол. Потом я отправился к Дженкинсу и приготовлял и распределял за него лекарства, пока он не закончил свой прием. Уже много лет я не занимался этой работой. Я надеюсь, что все будет в порядке.

Потом было просто судебное разбирательство! Оказалось, что он никогда не получал моих сообщений. Они знали, что он, должно быть, звонил мне домой, так что они звонили ему, и мисс Несбитт заявляла, ни слова не давая сказать, прямо заявляла, что еще одно мнение излишне.

Оказалось, что он как мог протестовал против увольнения медсестры; он не был таким дураком, чтобы доверить бороться с воспалением вен дилетантам, но Несбитт сказала ему, что я выражаю недовольство по поводу расходов, и оказала, что все устроит так хорошо, как только сможет.