|
«Дайте мне ребенка, пока ему не исполнилось семи лет, — говорил Игнатий Лойола, — и после этого его может брать кто хочет». Мрачный святой, похоже, этим гордился, но, по-моему, хвастать здесь нечем, во всяком случае не больше, чем если бы вы оторвали мухе крылышки. Ибо в конечном счете, если зрелый человек силой внушает семилетнему ребенку свои взгляды, какой шанс имеет этот ребенок приспособиться к изменяющимся условиям жизни в грядущие годы? Он вступает в жизнь, отставая от времени на поколение, а повзрослев, отстает на целых два. Мрачное дело эта праведность, и если бы мы не так с нею свыклись, то скоро сами бы увидели, какой нами правит Молох. Над дверью каждой церкви и часовни я бы высекла в камне слова Кромвеля, который сам был глубоко религиозным человеком: «Заклинаю вас страстями Христовыми, задумайтесь на минуту о том, что можете ошибаться». Впрочем, вряд ли во всей стране нашлась бы хоть одна церковь или часовня, которая позволила бы мне это сделать.
Возможно, и тот человек, мечущийся из угла в угол на том берегу, изнемог под грузом запретов, которые вдолбили ему в семилетнем возрасте. Ибо в конце концов, если его жена не желает с ним жить, то почему бы ему не жить с женой какого-нибудь другого человека, который тоже не хочет с ней жить, и не начать жизнь сначала, и не сделать всех счастливыми? Все было бы куда как просто, не придавай мы сексу такой чуть ли не материальной ценности, а девственности — такого магического значения. И то, и другое суть иррациональные табу с точки зрения любого стандарта, за исключением сентиментальности. Люди нарушают их сплошь и рядом, и до тех пор, пока все не становится предметом огласки, ничего страшного не происходит. Во всяком случае, изголодавшийся дикарь, съев рыбу, в которой живет дух предка, совершает не более тяжкий проступок. Однако стоит его племени проведать об этом, как он тут же будет изгнан погибать в одиночку, если раскаяние еще раньше не сведет его в могилу. Мы видим сучок в глазу нашего собрата-полинезийца, но бревно в нашем собственном глазу — это уже главный столп храма. Мне ничего не оставалось делать, как только наблюдать и ждать. Я не могла сама взяться за поиски нужных мне людей; я должна была ждать, пока они найдут меня сами. А я знала, что рано или поздно это произойдет, ибо подобно тому, как радист посылает вызов ключом передатчика, я издавала зов Изиды, вибрирующий во Внутренних Сферах. Те, кто находится на моей волне, скоро примут мой сигнал, а все остальное доделают странные стечения обстоятельств. Они слетятся из разных краев Земли, словно голуби в родную голубятню, принимая сигнал подсознательно и не зная даже, что их так влечет. Затем передо мной встанет проблема, как поведать о себе их сознательному разуму, так как разум сознательный нередко пребывает в противоречии с разумом подсознательным. Это будет очень непросто, ибо то, что я намерена делать, настолько чуждо всяким обычным понятиям, что может на первый взгляд показаться совершенно невразумительным и даже безумным, а люди страшатся всего непонятного. В свое время меня очень боялись, и существует лишь один способ избежать ненависти. Следовательно, кое-какие объяснения мне все же придется дать, если я хочу, чтобы правильно было понято то, что за этим последует. Я не считаю нужным скрывать, что я язычница и поклоняюсь Изиде, которая есть лишь иное имя Природы. Утверждая это, я вовсе не отрицаю существования Единого Бога, творца всего сущего, так как Природа — это проявление Бога. Но я думаю, что есть время для дел духовных и есть время для природных, и придавая слишком большое значение духовному, мы совершаем ошибку. В жизни люди именно так и поступают, хотя и боятся говорить об этом вслух. Но я говорить не боюсь. Я слепо полагаюсь на Природу, считаю ее святыней и представляю ее себе под знаком Великой Изиды, чей символ — Луна. Уже многие века я служу Культу Великой Изиды, и сегодня моя задача — заступиться за Природу перед теми, кто святотатствует против Нее, тем самым причиняя зло самим себе. |
