С вечерним светом за ней приходят пятеро женщин, все в белом. При утреннем свете они приходят тоже, сопроводить ее в трапезную, где они безмолвно стоят, пока она сидит за завтраком или ужином.

– Вам что, языки отрезали? – сердится она, но они не отвечают.

В этом обеденном зале, который может вместить сотню человек, но сейчас вмещает только ее одну, она чувствует себя королевой пустоты и ощущает, как эти мысли преследуют ее своим полым эхом, рождая гневливо безутешное одиночество; тягостное сознавание того, что эти кушанья и питье в кувшинах могли предназначаться многим, как и сам этот зал.

Но она хотя бы не видит Аеси. Этот нетопырь нервирует ее одной лишь своей мантией. Кеме она тоже не видит, за исключением одного раза, когда принцесса решила проехаться верхом, а дворцовые стражники, среди которых нет умелых ездоков, крикнули его и еще двоих со львами, чтобы те следовали за ней. Возможно, вся эта картина из окошка и есть уклад жизни во дворце? Смотреть и видеть – это всё, что ей остается. Счет дням начинает размываться, и тут на последней четверти луны этого праздного заточения Соголон требует к себе принцесса; видно, захотелось повидать этот одушевленный подарок.

– Голова у нее вполне себе ничего, – говорит одна женщина, должно быть, благородных кровей, судя по тому, как у нее из шеи выступает подбородок.

Соголон находится в какой то комнате, не в силах даже вспомнить, как сюда попала. В дверном проеме виднеется кровать, значит, это, видимо, спальня. При этом принцесса сидит на подоконнике, а другие женщины расположились на приземистых пуфах. Эта комната может принадлежать любой из них. На всех модные тоги, а лбы и щеки в белых точках умчокозо, ввиду посещения кого то или чего то важного.

– Что значит «ничего», Вунакве? Что за рот роняет такой помет? – спрашивает принцесса.

Вунакве собирается что то ответить, но, похоже, передумывает.

– Давай без виляний. Говори, что хотела сказать, – требует принцесса.

– Да я говорю, голова хорошей формы. Когда нет ничего, то хоть что то уже годится.

– Хм. А в тебе, Вунакве, что есть, кроме моей снисходительности?

Глаза Вунакве говорят сами за себя. Для нее лучше, если она промолчит.

– А знаете, я и вправду жестокосердно обошлась с фавориткой моей матери, – вздыхает принцесса. – Госпожа Вунакве, ты должна меня простить.

– Разумеется, принцесса.

– Ну ка скажи: «Я тебя милую». Скажи вслух.

– Я вас милую, принцесса.

Принцесса смеется:

– Подумать только: я нуждаюсь в чьей то милости! Да язви меня боги, уж и пошутить нельзя с моими любимыми подружками. Неужто это место совсем уж лишено веселья?

Все четверо хохочут. Принцесса скрещивает ноги в коленях. Соголон только сейчас замечает, что она одета как мужчина.

– Голова хорошей формы? А по мне, так немного странная, – говорит принцесса, приглядываясь. – Подойди сюда, девочка.

Соголон колеблется, но делает шаг вперед прежде, чем женщины замечают в ней дерзость. Она стоит несколько ближе к ним, расположившимся на коврах и подушках, чем к принцессе. Соголон чувствует на себе женские взгляды, а также то, насколько они отличаются от мужских. Тоже недружелюбные, но по иному.

– Что нам с ней делать, Итулу?

Губы Итулу блестят от куриного жира. Она пытается говорить сквозь жевание, не замечая, что принцессе это не по нраву:

– Вы меня спросили, принцесса?

– Я назвала тебя по имени и задала вопрос, клуша, как ты думаешь? Ох, боги испытывают меня сегодня с женщинами моей матери!

– Может, принести ее в жертву Бараке, ваше высочество?

Принцесса со смехом встает. Обойдя Соголон по кругу, она говорит:

– Итулу, это для тех, кто всё еще надрезает своим женщинам ку.