|
Даже Лавиния Кинг, уставшая от светской жизни уже к тридцати годам (а сейчас ей было тридцать четыре), отметила для себя нечто новенькое. Она вглядывалась в его неподвижное лицо. Челюсть казалась квадратной, все лицо — плоским; маленький рот с ярко-красными, как мак, губами, необычайно чувственный. Небольшой нос, закругленный, но тонкий. Казалось, что вся жизнь этого лица сосредоточена в ноздрях. Маленькие темные глаза, странные брови, под которыми таился вызов, и прядь непослушных волос на лбу, напоминавшая одинокую пинию на склоне горы: за этим исключением образ гостя представлялся совершенно гладким, ровным. Волосы были с проседью, череп был необычайно узким и длинным. Она вновь попыталась заглянуть ему в глаза. Те неподвижно смотрели в одну точку, в бесконечность. Зрачки казались острыми как булавки. Она поняла, что он не замечает ничего и никого в номере. Тщеславие знаменитой танцовщицы вновь выручило ее. Она подошла к этой неподвижной фигуре и насмешливо поклонилась ей. То же самое она могла бы проделать перед каменной статуей. К своему удивлению она внезапно почувствовала на плече руку Лизы: в ее глазах она увидела испуг и возмущение. Подруга отодвинула ее в сторону и, обернувшись, она увидела, как Лиза опускается на колени перед сидящим, глядя ему прямо в глаза. Было очевидно, что он не замечал ничего из происходящего вокруг.
Лавиния Кинг ощутила вдруг беспричинную злобу. Она подхватила своего пианиста под руку и поволокла к окну. О ней ходили слухи, что она слишком близка со своим музыкантом, а слухи, как известно, не всегда лгут. Сейчас она воспользовалась ситуацией, чтобы приласкаться к нему. Моне-Кнотт (таково было его имя) воспринял это как знак ее расположения. Ее страсть наполняла его кошелек деньгами, а его самого — гордостью. Не отличаясь страстным темпераментом (он был своеобразный тип заботливого женственного мужчины), он окружал заботой танцовщицу, которая вполне могла бы найти себе более подходящего любовника. У этого человека не было даже ревности того автомобильного магната, который финансировал турне Лавинии. Однако в эту ночь она не могла заставить себя думать о нем: ее мысли все время возвращались к человеку на ковре, — Кто он такой? — спросила она строгим шепотом. Как, ты говоришь, его зовут? — Сирил Грей, — ответил Моне-Кнотт равнодушно. Его считают величайшим в Англии знатоком своего дела. — А чем он занимается? — Этого никто не знает, — последовал странный ответ. — Он никогда не показывает своего искусства. Говорят, что это крупнейший лондонский мистик. — В жизни не слышала подобной чуши! — рассердилась танцовщица. — Тогда я тоже мистик, потому что родилась в штате Миссури. Пианист уставился на нее, не понимая. — Шучу, — пояснила она. — Потом покажешь мне как-нибудь, как это делается. Но думаю, что все это — сплошной обман. Моне-Кнотт пожал плечами: эти темы его не интересовали. Неожиданно раздались удары Биг Бена: полночь. В гостиничный номер вновь ворвался реальный мир. Сирил Грей распрямился, потягиваясь, точно змея после полугодового сна. Какой-то миг — и он превратился в заурядного приторного джентльмена. Обменявшись со всеми улыбками и поклонами, он поблагодарил мисс Кинг за прекрасный вечер, позволив себе сверх того лишь одно замечание насчет позднего часа. — Заходите почаще, — съязвила Лавиния, — в наше время не часто встретишь такого интересного собеседника. — Мой день рождения уже прошел, — вспомнила Лиза уже в холле, — а я так и не получила тринадцатого подарка! Это, видимо, разбудило Эми Брау. — Там будет такой большой дом… — начала было она, но вдруг оборвала свою речь, сама не зная почему. |
