— В файф-о-клок меня всегда можно застать дома, — вдруг обратилась Лиза к Сирилу. В ответ он лишь улыбнулся, нагибаясь к ее руке. Однако прежде, чем она заметила это, он уже вышел из номера танцовщицы.

Оставшись одни, три женщины посмотрели друг на друга. Лавиния Кинг неожиданно расхохоталась. Выглядело это настолько нелепо, даже грубо, что подруга в первый раз в жизни не поняла ее. Она бросилась к себе в спальню и захлопнула за собой дверь. Лавиния, почти столь же раздраженная, отправилась в соседнюю спальню и вызвала горничную. Спустя полчаса она уже спала. На следующее утро она решила проведать свою подругу. Та лежала на постели, одетая, с красными припухшими глазами. Лиза не спала всю ночь. Эми Брау же, напротив, всю ночь мирно проспала в своем кресле. Проснувшись, она пробормотала только: —Вы получите письмо, и в нем будет что-то про поездку. — Потом она отчего-то вздрогнула и, не говоря больше ни слова, отправилась в салон на Бонд-стрит, где работала модельершой. Салон принадлежал одному крупному парижскому дому мод.

Лавиния Кинг никогда не умела ничего устраивать. Она не знала даже, что есть вещи, которые нужно устраивать, иначе они не сделаются. Однако в этот день она ощутила, что нуждается в немедленной помощи своего друга-миллионера.

Лиза осталась в апартаментах одна. Она сидела на диване, широко раскрыв свои черные живые глаза и глядела в пустоту. Ее черные волосы спадали на лоб, локон за локоном, загорелая кожа пылала. Полные губы непрестанно двигались.

Она не удивилась, когда дверь вдруг без стука открылась. Сирил Грей мягко затворил ее за собой. Она была очарована настолько, что не могла даже пошевелиться, приподняться, чтобы приветствовать его. Он подошел, взял ее голову в руки и, отклонив назад, поцеловал прямо в губы, чуть не прокусив их. Это продолжалось всего лишь мгновение; вот он уже отпустил ее и, усевшись рядом с ней на диван, произнес несколько банальных слов о погоде. Она смотрела на него с удивлением и ужасом, а он, казалось, не обращал на это внимания, продолжая болтать обо всем подряд — о театре, о политике, о литературе, о новостях искусства…

Наконец она пришла в себя настолько, что смогла вызвать горничную и заказать чай. После чая и новой серии пустых разговоров она наконец решилась. Или, лучше сказать, осознала свое решение: она поняла, что уже принадлежит этому человеку телом и душой.

Она не испытывала и тени стыда — все было выжжено пламенем, охватившим ее душу. Она долго и безуспешно пыталась показать ему это, свернуть разговор с накатанных рельсов, заговорить о серьезном. Но он всякий раз озадачивал ее своей мягкой улыбкой и непрекращающейся болтовней, превращавшей любой предмет в невыносимую банальность, шести часам она уже мысленно стояла перед ним на коленях. Вслух же она осмелилась лишь попросить его остаться на ужин.

Он отказался. Оказалось, он уже дал согласие отужинать, вместе с некоей мисс Бэджер в Чейни-Уолке. Он пообещал позвонить, если вернется не слишком поздно. Она попыталась отговорить его от ужина с этой мисс, но он ответил, и это были его первые серьезные слова, что никогда не нарушает своих обещаний.

Наконец он поднялся, чтобы уйти. Она буквально вцепилась в него. Он дал ей почувствовать свое раздражение. Тогда она стала тигрицей, он же превратился в невинного ягненка, ответив ей лишь все той же мягкой улыбкой.

Он поглядел на часы, и его поведение вновь резко изменилось.

— Я обязательно позвоню, если смогу, — сказал он ласково, но твердо, и силком усадил ее на диван.

Он ушел, а она лежала на подушках и рыдала так, как, кажется, не рыдала никогда в жизни.

Остаток вечера показался ей сплошным кошмаром — как, впрочем, и Лавинии Кинг. Пианиста, заглянувшего в надежде на обед, вышвырнули с руганью: зачем он притащил с собой этого мужлана, этого психа, этого идиота? Эми Брау взяли под жирные белые руки и усадили за карты.