Следующее предложение, которое пришлось выслушать Лизе, состояло в парном заплыве через Сену. Мотивировалось же оно лишь тем, что послезавтра пятница. Лиза в принципе не возражала, но все же заметила, что поездом будет все-таки быстрее.

— Дитя мое! — наставительно произнес Сирил. — Еще великий римский поэт Квинт Гораций Флакк заметил к нашему поучению и развлечению: Festina lente. Другой, не менее великий, но уже испанский поэт перевел это изречение так: manana. Великий Дант присовокупил к вечным истинам, столь блестяще изложенным в его Завещании, одно краткое, но чрезвычайно весомое слово: Domani. И, наконец, один арабский философ, которого я лично очень уважаю, говорит — если верить сэру Ричарду Френсису Бартону, он же брат K.S.M.G., а я не вижу оснований ему не верить, таи свое учение, свое имение и маршруты своих путешествий! Так я и поступаю. Причем даже в большей мере, — прибавил он, понизив голос, — чем ты можешь себе представить! Они все еще сидели, дожидаясь, когда же их передвижной мусоросжигатель, который французы высокопарно называют «пассажирским поездом», наконец сдвинется с места, а доктор Баллок, сияя, уже входил в известный нам трактир на улице Кен-кампуа.

Дуглас ждал его и был бодр как никогда. Сообщить последние новости было делом одной минуты.

— Марсель Дюфур! — повторил S.R.M.D. — Что ж, выпьем за его здоровье, ведь ему самому нельзя, он на службе:.

Аккуратно откупорив две бутылки виски, он смешал немного их содержимого в той самой магической чашке; где еще теплились остатки «огненной жертвы», и пригласил Баллока к столу.

Настроение у обоих было превосходнейшее.

— Марсель Дюфур! — со смехом провозгласил Дуглас, — Веди же свой поезд как можно более осторожно!

И они вместе с Баллоком принялись опустошать обе бутылки, подливая себе чуть не каждую минуту, однако спиртное не оказывало на них никакого действия. Человек же, находившийся в кабине локомотива, чувствовал себя не в пример хуже. Не успел скорый отойти от Парижа, как Дюфур вдруг занялся топкой, велев кочегару «подкинуть угля побольше». На подходе к Мелюну поезду полагалось сбавить скорость, однако вместо этого он лишь ускорил ход, Диспетчер станции Фонтенбло чуть не потерял дар речи, убедившись, что римский поезд, хоть он и именовался «с которым», миновал их семафоры на восемь минут раньше расписания, невзирая пи на какие сигналы. Он успел заметить, что кабина локомотива охвачена пламенем, и даже не удивился, когда из нее на полном ходу вдруг напал помощник машиниста, сломавший себе при этом ногу.

— Мой начальник попросту спятил, — рассказывал потом этот помощник. — Он стоял, держа высоко над головой пятифранковую монету, которую подарил ему какой-то старый дурак, и орал, что тот пообещал ему целое состояние, если мы доедем до Дижона за два часа. Ну не курам ли на смех! Это ведь пять часов, да еще по такой сумасшедшей линии!

Почуяв неладное, помощник хотел отреагировать на сигналы и бросился к рычагу, чтобы уменьшить скорость. Тут-то машинист и выкинул его из кабины. Поездная бригада была новая, линию знала плохо, и вмешаться побоялась; хотя ясно, что тормозить надо было начинать уже в Мелюне. Час спустя Сирилу, Лизе и другим гостям пассажирского пришлось сойти на станции Фонтенбло: скорый поезд Париж — Рим потерпел крушение неподалеку от Мореле-Саблон, и движение на линии обещали открыть только к утру.

— Маленькая неувязка, — произнес Сирил таким тоном, как будто речь шла всего лишь о незначительных изменениях в театральной програмке, — которая лишь немного удлинит запланированную нами прогулку, зато романтики, смею сказать, добавит изрядно.