Внизу — возделанная земля, ровные, по линейке проложенные дороги. Деревни сперва выглядели хаотично — небрежно разбросаны прямоугольные хижины, возле них — круглые, тоже поставленные как бог на душу положит… Но чем ближе мы подлетали к Лилонгве, тем организованнее выглядели деревни: вытянулись в строгие шеренги хижины, зазеленели густокронные, похожие на среднеазиатские карагачи деревья вдоль дорог…

Аэропорт в Лилонгве — пока крохотный: небольшая диспетчерская и ангароподобное здание под соломенным верхом возле нее.

За Лилонгве мы покинули пределы Малави. Курс — на Форт-Джемсон.

Аэропорт Форт-Джемсона декоративен, сделан под африканскую хижину: соломенная крыша, округлые очертания, ярко цветущие деревья вокруг — розовая лофира, буйно-алая акация, канны… Разодетые в красное, синее, фиолетовое индианки вместе с нами покидают самолет, сочно вписываясь своими одеждами в красочное полотно аэропорта. Они прилетели, а мы в Форт-Джемсоне проходим неизбежные пограничные и таможенные формальности, ибо уже находимся в Замбии, и даже завтракаем.

Было в Форт-Джемсоне знойно, душно. Солнце пекло неимоверно, а тень не спасала: жара там стояла такая же, но без блеска, без слепящей глаза желтизны.

Не знаю, можно ли объяснить жарой, или есть на то иные причины, но едва мы поднялись в воздух, как я почувствовал себя мальчишкой — восторженным, впервые увидевшим необыкновенное мальчишкой. Плохо ли, хорошо ли — ум мой тренирован строгой логикой. Но я взглянул на карту и вдруг почувствовал, что объясняюсь с кем-то потусторонним в стихах:

услышал я в своем мозгу. —

У меня сперва было такое ощущение, какое испытывает юный человек, качающийся на качелях, когда он летит вниз с большой высоты: перехватывает дыхание и нечто пронзительное проходит через всю душу.

А теперь мне предстоит признаться в прозаическом: мало известное у нас озеро Бангвеоло (или Бангвеулу) — оно находилось за синей стеной Мучинга — вернуло меня в Лондон.

Стараясь не отвлекать внимание читателей от основной темы книги, я не писал здесь о Лондоне, как и раньше не писал о Париже, но, пролетая над долиной Луангвы — скупой и безжизненной, словно обойденной человеком, мысленно вернулся в Англию.

Три события произошли там в моей жизни, и я позволю себе перечислить их по порядку.

Первое — встреча с Учелло, которая произошла в Национальной галерее, а если точнее — с его знаменитой картиной «Битва при Сан-Романо», написанной в середине пятнадцатого столетия. Я долго сидел перед ней на потертом плюшевом диване и размышлял над словом «искусство». Оно в нашем языке и от «искусно», и от «искусственно». Искусная искусственность, так сказать, и удивительно, как еще пятьсот лет назад сумел столь точно понять и воплотить в своем творчестве этот принцип итальянский художник Паоло ди Доно, прозванный Учелло — Птица!

Птица до сих пор летит над миром, вызывая споры манерой писать нарочито условные фигуры, с нарочитой небрежностью располагая их на полотне почти без всякой осязаемой перспективы. Потом многие пытались зачеркнуть своеобразный опыт Учелло, пытались выбросить из искусства искусственность и искусно фотографировать действительность… И пошли великие непримиримые споры… А Птица все в полете…

Вторая, не менее волнующая встреча — встреча с кораблем «Дискавери» — черным, с навощенной желто-коричневой палубой кораблем, стоящим у набережной Темзы на вечном приколе. На нем знаменитый английский исследователь Антарктиды Роберт Фалькон Скотт совершил свое первое путешествие к берегам загадочного материка…

Но есть в Лондоне еще одно удивительное место, которое именуется Вестминстерским аббатством.