— Пастор — единственный человек в Литл-Стентоне, который знает, что мы обвенчались, — заметил граф.

Пурилла не стала с ним спорить, но она ничуть не сомневалась в обратном. Как и откуда люди узнавали обо всех событиях в округе, было неясно, но новости в этих краях разносились, словно ветром. Так или иначе, но, когда они перебирались в Рок, все уже знали об их бракосочетании.

Но если графу так хочется, пусть думает, что их венчание осталось тайной для всех. У нее не было причин разочаровывать его.

Но тем не менее она сгорала от любопытства, именно сгорала, так ей хотелось знать, почему графу нужно притворяться, будто все произошло какое-то время назад.

Вслух она ничего не сказала, только заметила:

— Элизабет знает, когда мы обвенчались.

— Вы получили известие от нее? — поинтересовался граф.

— Да. Письмо прибыло сегодня утром. Она пришла в такое волнение, когда узнала о моей свадьбе. Она в восторге, что и я тоже вышла замуж, ведь она пойдет под венец уже через две недели.

Помолчав, она добавила:

— Думаю, она очень расстроится, если вы не сможете принять участие в церемонии.

— Без всякого сомнения, я поправлюсь к тому времени. По правде сказать, я чувствую себя достаточно хорошо, готов даже ездить верхом или заняться чем-нибудь по своему усмотрению.

— Нет, нет! — торопливо перебила его Пурилла. — Вы обещали доктору Дженкинсу ничего не предпринимать еще целую неделю. Вам можно лишь спокойно прогуливаться или сидеть, греясь на солнышке. Вы не должны нарушать свое слово.

— Дженкинс похож на старую бабу, — заявил граф, — а вы с нянюшкой холите и нежите меня так, что я скоро превращусь в толстопузого лентяя, не способного сделать ничего, требующего хоть малейшего напряжения сил.

— Ну, это уж вряд ли, — улыбнулась Пурилла, — но все равно вам следует держать слово. Я не вынесу, если вы опять заболеете.

Граф вспомнил настойчивые речи доктора Дженкинса.

— Это недомогание — предостережение вам, ваша светлость, — говорил он, — и вы должны считаться с этим. Вам нельзя волноваться, нельзя переутомляться по крайней мере неделю. Это означает: никаких поездок верхом, никакой тряски в карете, никакой физической близости с женщиной.

Не правильно истолковав нахмуренное выражение лица графа, который не выносил вторжения в свою личную жизнь, доктор добавил:

— Это может показаться трудным для вас, учитывая вашу скоропалительную женитьбу, но вы совершите ошибку, если, будучи нездоровым, пуститесь во все тяжкие, так сказать. Дайте себе время и, раз уж вы обошлись без помолвки, то, воспользовавшись моим советом, получите массу удовольствия от ухаживания за своей суженой.

Граф ничего не ответил ему, и доктор Дженкинс, почувствовав, что, вероятно, зашел слишком далеко в своих откровенных советах, поспешил откланяться.

Граф прекрасно понимал: слова доктора не лишены истинной мудрости и здравого смысла. И, хотя ему крайне неприятно было признавать за доктором правоту, он не скрывал от самого себя, что, пытаясь разрешить свои проблемы, он женился в такой судорожной спешке, что ему некуда было и думать о чувствах невесты.

Чем больше он общался с Пуриллой, тем отчетливее понимал, насколько она не похожа на тот образ, который он нарисовал себе — спокойной, благодушной, благодарной ему за все жены с простыми сельскими вкусами и потребностями и несколько ограниченными познаниями жизни.

И сейчас он видел, как она озадачена и заинтересована его манипуляциями с датой их свадьбы.

И хотя сказать ей всю правду было невозможно, однако все же следовало придумать хоть какое-то разумное объяснение.

Она все еще не спускала глаз с листа бумаги в своих руках и, чуть помедлив, спросила его:

— Если кто-нибудь спросит меня… когда мы поженились… вам нужно, чтобы… я сказала… не правду?

— Никто не будет спрашивать вас о дне венчания, — ответил ей граф, — скорее вас спросят, и это наверняка будет интересовать всех гораздо больше, где проходило венчание, и тут вы, несомненно, скажете всю правду.