Она покончила с его одеждой и начала снимать свою.

— Видишь, что я имею в виду? — сказала она, с улыбкой глядя сверху на его восставшую плоть. Произнося эти слова, она стянула через голову свою черную тунику. Под ней ничего не было. Ее маленькие груди при свете факела выглядели гладкими и тугими.

— Видишь? — снова спросила она. Конечно, он видел.

В конце концов он закрыл глаза, но прежде прошло некоторое время, в течение которого она совершила множество движений, приведя его в такое состояние, когда он уже не мог следить за течением времени и вообще уже ни за чем.

К тому времени факел уже догорел, это он запомнил. Смотреть было невозможно. Только чувствовать. Губы и пальцы. Зубы, в самых неожиданных местах. Тесное, совершенное убежище ее тела, после столь долгого перерыва.

— Отпустить тебя? — выдохнула она ему в самое ухо.

— Ни за что, — ответил Родриго, не открывая глаз.

Еще позже заходящая белая луна послала косой луч сквозь широкую щель в досках стены, и он осветил их. Он лежал под Мирандой, ее голова покоилась на его груди, темные волосы рассыпались, окутав их обоих. Он ощущал ее мерное дыхание, впитывал ощущение ее кожи и ее запах, опьяняющий, как неразбавленное вино.

— Ладно, — пробормотала она, словно продолжая диалог. — Наверное, нам нужен хороший лекарь.

— Мне уж точно, — с чувством сказал он.

Это заставило ее рассмеяться. Но в какой-то момент, хотя трудно было заметить перемену, смех перешел в слезы. Он чувствовал, как хлынули они ему на грудь.

— Два года — большой срок, — сказала Миранда. — Родриго, я была к тебе несправедлива?

— Я не собираюсь провести два года без тебя, — ответил он. — Так или иначе.

Она ничего не ответила. Слезы капали в молчании. Он поколебался, но в конце концов опустил руки — он освободил их от пут в первые же секунды после того, как его связали, — и обнял ее.

— О, чтоб ты сгорел, Родриго, — прошептала она, когда поняла, что он сделал, но на этот раз в ее голосе не было суровости. Через мгновение она прошептала, имея в виду самое грустное на свете — уходящее время: — Они такие юные.

Он погладил ее волосы, спускаясь по ним все ниже вдоль спины.

— Я знаю, — нежно прошептал он, — знаю, любовь моя.

Он сам убил первого человека в двенадцать лет. Но не сказал ей об этом. Сейчас не время.

— Они все еще в хижине? — спросил Фернан.

— Угу, — ответил Диего.

— Что они там делают, как ты думаешь?

— Не сейчас, — поспешно вмешался священник Иберо. — Это нескромный вопрос!

— Я все равно не мог бы на него ответить, — со смехом сказал Диего. — Иберо, между прочим, у тебя по-настоящему воинственный вид.

Несколько секунд лицо давно знакомого им священника отражало неуверенность, потом на нем появилось выражение опасливого удовольствия. Он действительно сильно изменился: его лицо под черной шляпой было запачкано грязью, он был одет как разбойник, а в новые сапоги для верховой езды подложил стельки, чтобы казаться выше.

Фернан заставил Иберо несколько дней тренироваться говорить низким голосом и ходить в этих сапогах, чтобы привыкнуть к такой речи и к движению. Их священник и наставник был, как ни странно, предводителем банды, которая захватила Родриго. Мальчики держались вне поля зрения, ниже по реке, вместе с конями. Другими разбойниками были работники ранчо, переодетые, как и Иберо, им приказали не говорить ни слова.