«Мы долетим. Мы летим к неподвижным звёздам».

— Парень, — сказал Элис, когда они, наконец, вышли в эфир, — слушай, ну почему я всё-таки Элис?

Лётчик весело хмыкнул. Некоторое время он был занят: натягивал кислородную маску и ларингофон. Потом ответил:

— Я собирался назвать самолёт в честь моей девушки. Я же не знал, что ты окажешься таким упрямым.

— Это я упрямый?! — триплан поперхнулся от возмущения. Он уже выключил двигатель и только поэтому не начал им кашлять. Вместо того он дал крен в сорок градусов с сильным рысканьем, заставив лётчика повиснуть на привязных ремнях, а его желудок — подкатить к горлу. Но лётчик не обиделся.

— Я — главный, — с достоинством сказал он, выравнивая самолёт. — Поэтому ты — Элис. А ты — упрямый. Иначе согласился бы стать самолётом-девушкой. В самом деле, ума не приложу, почему тебе не всё равно.

— Тебе не понять, — проворчал Элис.

Такие перепалки происходили между ними постоянно и очень забавляли лётчика. Он подумывал, что ни за какие коврижки не променял бы Элиса на что-нибудь менее болтливое и смешливое. С Элисом он ни минуты не чувствовал себя одиноким. Конечно, машина — всего лишь машина: пускай красный триплан умел капризничать и шутить, он не смог бы ни оспорить решение хозяина, ни усомниться в его правоте. Но лётчик редко вспоминал об этом.

— Кстати о девушках, — продолжал болтать Элис. — Дочка хозяйки — Литейн, что ли — пыталась приворожить тебя своей месячной кровью.

— Я знаю, — ухмыльнулся лётчик.

— А почему у неё не вышло? — залюбопытствовал Элис. — Я видел, планеты стояли благоприятно.

— Да, но результирующий вектор надо было делить на двадцать девять, а она умножила…

Элис расхохотался.

— …зачем мне такая девушка? — закончил лётчик и тоже засмеялся.

Небо Венеры осталось позади, и словно бы оборвались все нити, связавшие его с Венерой. Стало легко, как прежде. Элис мчался по чистому эфиру, заглушив двигатель, со скоростью, которой не мог развить самостоятельно ни один механизм. Эфир был настолько тонкой субстанцией, что главным движителем в нём становился свет. Давление света на крылья сообщало самолёту импульс. Триплан говаривал, что это его любимое время: ляжешь на солнечный ветер и лежишь себе, а тебя несёт как пушинку.

Лётчик мог только порадоваться за Элиса. Самому ему везло куда меньше. Теоретически эфир был пригоден для дыхания; во время войны, случалось, пилоты-разведчики неделями не вдыхали нормального воздуха и оставались живы и здоровы. Но уже через час «эфирной диеты» накатывала жестокая дурнота, кружилась голова, а содержимое желудка извергалось наружу. Ещё и поэтому лётчик планировал голодать в пути: он не мог быть уверен, что воздуха в баллонах хватит до Марса. Справление же естественных надобностей в полёте вообще было делом неприятным и трудоёмким. Гигиенические сосуды герметично закрывались, но Элис всё равно раздражался, мерзко скрипел всем корпусом и устраивал болтанку.

Лётчик поморщился, усмехнулся и поднял взгляд.

Эфир был абсолютно прозрачен: самое прозрачное вещество в природе… Можно было различить потоки солнечного ветра, инверсионные следы комет и метеоритов, а в бинокль — едва приметную кривизну мировых сфер. Там эфир, по неизвестным пока причинам, резко уплотнялся. Издали он становился похож на хрусталь. Астрономы древности считали, что планетные сферы действительно состоят из хрусталя и при движении издают неслышимые, но божественно гармоничные звуки. С началом эпохи межпланетных полётов выяснилось, что «хрусталь» в действительности более всего напоминает туман, а уменьшение прозрачности сфер сродни непрозрачности облаков.