— Вокруг Земли обращаются восемь небесных сфер. Как стеклянные шарики, вложенные друг в друга.

— Ага. Но они не стеклянные, — умудрённо поправил его Алакай. — Ага?

— Не стеклянные. Они состоят из эфира. И всё пространство между ними заполнено эфиром. Только там, где сферы — он очень плотный. Понимаешь, как туман. Бывает туман плотный, а бывает — не очень.

Алакай подумал.

— Ага. А ещё бывает дождь грибной, а бывает ливень. Ага?

Лётчик поразмыслил, но не нашёл, что возразить, и только кивнул, дорисовывая на сугробе схему Земной системы.

— В каждой сфере, — продолжал он, — есть дорога. Она кольцевая, неразрывная, оборачивает Землю, как бусы шею. Она невидимая. Эта дорога называется — деферент. Запомнишь?

— Ага. Деферент.

— Ага. А теперь совсем сложно будет, — сказал лётчик и поддразнил: — Объяснять или подождать, пока вырастешь?

Лицо пятилетнего мальчишки стало смертельно серьёзным. Он поджал губы: ни дать ни взять маленький профессор.

— Объясните, пожалуйста, — сказал Алакай с достоинством, и лётчик улыбнулся.

— По деференту идёт воображаемая точка. Такое место, которое есть — но оно как бы невидимое. Как зенит. Ты знаешь, что такое зенит? Или…

— Ага, — быстро сказал Алакай и пожал плечами с видом лёгкого пренебрежения. — Или как середина пути. На середине пути от нас до Ацидалии — деревня Ярань. Когда мы её проезжаем, дедушка всегда говорит: вот, полдороги. Но она же не половина дороги, а деревня. Нигде не написано, что она половина. А если ехать в Маадим, она вообще не половина. Ага?

— Точно, — сказал лётчик. — Да ты голова, парень!

Алакай снова пожал плечами, слегка улыбнувшись, но тут же, по вредной своей привычке, взялся за ноздрю и утратил серьёзность. Лётчик шутливо прищурился и покачал головой.

Был Алакай крепкий полноватый парнишка, румяный как дед, с ясными серыми глазами. Оба глаза его несли на себе «марсианские печати» — тёмные пятна на радужке, из-за которых зрачок казался раздвоенным. Поначалу лётчику было неловко смотреть в эти глаза. Взгляд Алакая напоминал о войне: о враге, о боевых вылетах, о погибших товарищах, о взглядах военнопленных из-за колючей проволоки… Но война давно кончилась, мальчик родился уже в мирное время. Никто из его семьи не служил в войсках диктатора. Скоро лётчик перестал обращать внимание на то, что у внука дядюшки Тарая глаза «высокородного», словно у гвардейца диктатуры… В семье мальчик единственный уродился таким, никто из его родни не мог похвастаться даже одной «печатью».

— В общем, так, — сказал лётчик. — Идёт и идёт эта воображаемая точка по деференту вокруг Земли, а вокруг точки обращается планета. Путь, по которому она обращается, называется эпицикл.

— А почему она так обращается?

— Никто не знает. Может, ты разберёшься? Станешь астрономом, а?

Алакай подумал, дёргая себя за ноздрю.

— Нет, — сказал он. — Астрономом не хочу. Я самолёты люблю. Как вы.

Лётчик расцвёл.

С Алакаем он впервые повстречался в ангаре, куда дядя Тарай отбуксировал на специальной автотележке ворчащий, но всё равно счастливый и разнеженный триплан. В самом деле, до сих пор ни один авиатехник, даже сам лётчик не относился к Элису с таким вниманием и лаской. Лётчику оттого стало немного совестно. Ангар оказался прекрасно обустроенным, в нём было тепло и светло, дядюшка Тарай наматывал новый шнур, лётчик осматривал нервюры, и оба они заметили Алакая, только когда Элис со смехом ответил: «А кто же, по-твоему?»

Оказалось, мальчуган от смущения не нашёл лучшего, кроме как спросить: «А вы самолёт, ага?»

— Я вылетел с Земли, — сказал лётчик.