Вот и сейчас Тамарка истомилась по песку и теплому морю, а Олег наотрез отказался лететь «в разгар занятий».

— Он же, паршивец, желудок себе пиццами этими угробит. Ты уж присмотри за ним, зайка. И тех сучек, которых он в дом притащит, гони в шею! От моего имени, не бойся. После них потом не то что духов, мебели не досчитаешься. А будет возмущаться, я приеду сама ему ввалю, гаду! Господи, что за наказание на мою голову! Машенька вот просто золотко, а не дочь, а этот…

Света знала, что Тамарка ругалась только для того, чтобы душу отвести, а на самом деле любила сына больше, чем младшую дочь, приторно-послушную девицу, чувства и взгляды которой были отшлифованы стараниями самой Тамарки, музыкальной школой, курсами вышивания, сладкими романами в мягких обложках и журналами мод.

— Ну, добренько, Светланка. У нас через час самолет, а у меня еще чемоданы открыты. Пока, хорошая моя. Да, как там твой обормот? Мой пакостник сессию вроде хорошо сдал. Уж как я его пилила, как над душой стояла, так ему все как об стенку горох! На уме только бабы. Так как Вадик?

— Нормально, — улыбнулась Света. — Это у него ответ такой на все вопросы. Раньше все рассказывал. Где был, что делал, с кем ругался, с кем мирился.

— Э-э, милая, нашла о чем бедовать! — засмеялась в трубку Тамара. — Яйца мехом обросли — мамка побоку! Все они такие. Теперь свои секреты они нашептывают какой-нибудь мокрощелке.

— Да, Тамарочка, хотела узнать: Вадик был сегодня у вас? Что-то он сегодня задерживается, — со скрытым беспокойством спросила Света.

— Боже ты мой, он уже взрослый мужик, а ты все еще по часам проверяешь, когда он домой явится. Жрать захочет, придет. Моего, кстати, тоже нет. Я лично перестала волноваться за Олега в тот момент, когда ему стукнуло четырнадцать, так как поняла, что сидеть до трех ночи на кухне и пить валерьянку — себе дороже. Сколько ни говори, что мать волнуется, ему хоть бы хны. Ох, ладно, все, а то как начну болтать, до утра не остановлюсь. Все, пока, Светочка! Буду позванивать, счастливо!

— Счастливо, и хорошо отдохнуть, — откликнулась Света в трубку.

Потом, томно и радостно потянувшись, отправилась на кухню. Быстро почистила картошку, бросила в шипящее на сковороде масло котлеты, сверх программы напекла блинчиков.

Она любила возиться на кухне в ожидании сына. Сын был для нее всем в этом мире. Ради него она терпела мелкие неудобства. Приучила себя просыпаться без будильника, двигаться по маленькой квартире бесплотной тенью. Когда он был маленьким, она терпеливо отвечала на все его вопросы, читала ему сказки, стихи, придумывала забавные игры, истории, странные праздники (такие, как день рождения сказочного Крокодила Гены). И вообще Света была странной женщиной. К этому мнению склонялись и соседи, и те, кто рядом с ней работал. Но она вовсе не замечала своей странности. Света жила, как путник, умиротворенно идущий к своей цели, не замечая ни неудобств, ни злобы людской, ни насмешек, ни пренебрежения, ни грозных окликов.

Она жила сыном, его проблемами, заботами, болезнями, радостями и огорчениями.

С безумной, необъяснимой радостью Света наблюдала, как он разрисовывает обои карандашом, как ест, спит, играет. С восторгом следила, как в его глазах зажигается понимание, интерес и разум.

Для нее не было больше счастья, чем впервые обнять его после нескольких самостоятельных шагов, которые он проделал навстречу ей, протягивая ручки и лепеча что-то на своем счастливом детском языке.