Там, на опушке леса, я впервые увидел тезку, настоящего зайца, не игрушечного. Игрушечный — симпатичнее. Заяц сидел у кочки, вытянувшись в струнку, и глазел на нас. Берта решила, что она охотничья собака, и погналась за ним, а у того только пятки сверкали. Я, конечно, побежал вслед за ними, но вовремя заметил канаву, через которую заяц перемахнул, и остановился. Берта же канаву не увидела и в нее на всем скаку провалилась, врезавшись мордой прямо в стенку. Выбралась она оттуда вся в грязи и почему-то очень обиженная.

Она вообще часто обижается, как будто мы виноваты, что она такая неуклюжая! Вот я если и обижаюсь, то по делу. Например, как-то раз Мама собрала мои игрушки и куда-то унесла, так я перестал ее слушаться и ей назло стал на прогулке подходить к чужим тетенькам и подлизываться — возьмите, мол, меня к себе, у меня хозяйка плохая! Мама очень переживала, но потом выяснилось, что я оскорбился напрасно, потому что она мою собственность отнесла к Бабушке — на несколько дней меня туда переселили. А когда Мама меня шваброй доставала из-под дивана, чтобы сделать укол, я вообще с ней долго не разговаривал — столько дней, сколько я считать умею (у людей это называется неделя — она кончается двумя выходными, когда Папа дома и может все время со мной заниматься). Я переселился в другую комнату, перестал с ней играть и вообще общаться, только наблюдал, как она передо мной на задних лапках ходит. Потом мне это надоело, и я решил ее простить, но с тех пор она никогда не берется за швабру.

Гулять с семейством Художницы было хорошо не только в лесу. Во дворе было очень много незнакомых мне собак, но Берта с Санни их всех, конечно, знали. Со всеми у них были свои отношения, с кем-то они дружили, а кого-то на дух не выносили. Например, в нашем же подъезде жила очень противная ризеншнауцериха Кинза, с которой Берта дралась. То есть они обе дрались бы, если бы хозяйки их отпустили, но хозяйки, упираясь изо всех сил, при встрече растаскивали их за поводки. Зато я с удовольствием готов был Кинзу съесть! Она, правда, сначала, пока я наскакивал на нее с лаем, меня не заметила, так что мне пришлось даже вцепиться ей в ляжку — должен же я, в конце концов, защищать своих дам! Она удивленно обернулась, наконец меня рассмотрела и уже разинула пасть, чтобы меня схватить, но я успел отбежать и спрятаться у Берты под брюхом. Вообще выяснилось, что это очень удобно — прятаться под Бертой. Вскоре я совершенно свободно облаивал всех окрестных овчарок, а когда они кидались на меня, то скрывался под Бертой. Некоторые овчарки резко тормозили, завидев Берту и услышав ее угрожающее рычание, а некоторые этого сделать не успевали, и начиналась всеобщая свалка — потому что к драке присоединялась Санни, ну и я, конечно, в этом участвовал. К сожалению, Художнице это не нравилось, ей надоело нас растаскивать, и вскоре я, как и Берта, ходил на поводке, на свободу меня выпускали только в лесу. Конечно, это было не совсем удобно, но зато я гордился собой — значит, я не менее грозный пес, чем бразильский мастиф! Тем более что Санни, всего-навсего мирный стаффорд, всегда гуляет без привязи.

Художница назвала меня провокатором. Я не знал, что это такое, обижаться мне или нет, но мне стало интересно, и я начал прислушиваться к разговорам на кухне за вечерним чаем. Хозяин много рассуждал о каком-то Макиавелли (это какой-то человек, которого давно нет) и о том, что мы, все звери, — его последователи.