Несколько раз вечером Маша, уходя из дома, брала с собой одну только Берту. Перед этим она наносила на лицо краску и душилась какими-то феромонами, которые пахли вполне приятно. Это духи такие особые. Из разговоров я понял, что феромоны — это то, чем пахнут суки, когда к ним особенно липнут кобели (но не я, конечно). Зачем, интересно, Маше это нужно, если вокруг нее и так вертится столько ухажеров, сколько вокруг Санни озабоченных псов? Обе девицы, и двуногая, и четвероногая, шагали по улице, одинаково вихляя бедрами и высоко задрав нос, Берта при этом подстраивалась под Машу, шествовавшую на высоких каблуках. Они вроде бы никого не замечали — ни людей, ни собак, Берта даже на всяких шавок и своих заклятых врагов не обращала внимания. Парни на них глазели, но подходить близко боялись, опасаясь Берты.

И правильно опасались. Берта — не Санни, ко всем добрая, для Берты свои — это свои, а чужие — это чужие, которых надо есть. А свои у нее — только те, кто живет вместе с ней. Подумать только, она даже на мою Маму рыкнула! Фила бразилейра есть фила бразилейра. Она гордится тем, что ее предки охотились на ягуаров и стерегли рабов на плантациях, чтоб не сбежали. А так как в Москве и пригородах нет ни рабов, ни плантаций, ни тем более ягуаров, то ей приходится искать им замену. Ягуаров ей, наверное, заменяет кошачье семейство, и если с Толстиком и Кнопкой она как-то справляется, то на моих глазах Дуся так ей заехала когтистой лапой по носу, что мало не показалось. И кровь была, и шрам остался.

А за рабов она считает узбеков и негров. Про узбеков я уже говорил, это дворники и прочие рабочие, а негры — это двуногие с темной, почти черной кожей. Это как скотчтерьеры: есть вести, белые, а есть черные — всех таких почему-то зовут Кляксами. Я одинаково отношусь и к тем, и к другим — пусть живут себе. В моем родном дворе живут и разноцветные скотчи, и одна такая темная девушка. Она дружит с младшим хозяином Цунами, очень меня любит и часто таскает на ручках. А в доме Художницы, в соседнем подъезде, поселилась целая семья негров, и Берта, встречаясь с ними, тут же вся ощетинивается и делает рывок, так что хозяйка, удерживая ее, чуть не падает на землю. При этом она меняется в лице и бормочет извинения, а потом жалуется хозяину, что боится дипломатического конфликта, мол, хорошо, что консул и его родные такие интеллигентные люди, хоть и из Центральной Африки, и на Берту не обижаются.

Согласен, и негры, и узбеки пахнут не так, как большинство белокожих хозяев, но разве это повод, чтобы на них бросаться? Как-то раз мы в лесу дошли до поляны, где узбеки сажали елочки, и Берта почувствовала себя в своей стихии: тут тебе рабы, тут тебе и плантация! Художница решила увести нас подальше от посадок и уже приготовила поводок, чтобы взять на него Берту, но не успела. Один из узбеков встал и направился к лесу, и тут Берта кинулась ему вслед: как же, раб убегает, догнать и вернуть! По резкой команде хозяйки она все же остановилась, но несчастный невольник лесничества изменился в лице и стал тихо сползать на землю. И до кустиков ему дойти не удалось: потом я переметил землю там, где он фигурально задрал лапу.

Ох уж эти собачьи девчонки, расистки несчастные! Ну ладно Кнопка, она только брешет, но даже Авва, эта малявка, чуть было не привела к международному раздору. Волчий человек жаловался, что к нему приехала работать ученая дама откуда-то с другой стороны земли, где люди и собаки ходят вверх ногами (интересно, у них что, лапки из головы растут?). Вполне белого вида дама, но Авва пристрастилась кусать ее за пятки (выше она просто не достает). Потом выяснилось, что эта женщина — наполовину маори, из того народа, чьи предки съели капитана Кука (или его спутников, а самого Кука съели где-то в другом месте). Ну, съели — так съели, так это ведь когда было! И какое дело Авве до капитана Кука, если и я знаю о нем только благодаря песенке, которую часто слушает Мама.