- Стойте! Стойте, или я вас убиваю!

А я бросаю мое тело со всем моим добром в высокие травы, и она делает "так-так-так" куда попало в листья джунглей много раз, и мое сердце выходит из ума, и я даю клятву, что никогда не возвращаюсь в этот дом без приглашения. Даже потом, когда я далеко и спокойная, я еще дрожу от страха всем моим телом.

Но в тот день, что я говорю, пока солнце не садится, я вижу мою смерть еще раз. Плохая женщина сердится, что я убегаю, и ходит в джунглях больше двух часов, глядя мои следы, и она приходит на этот пляж австралийцев. Я не верю своим глазам, и вы, наверное, тоже, но это так. Она выпрямляется с автоматом в руках и с лентами патронов крест-накрест вокруг тела, и я лежу в укрытии, которое делаю из листьев, и это большое счастье, что она меня не видит и не идет в мою сторону. Но она видит пляж перед собой и песок, весь истоптанный моими ногами, и кричит:

- Зачем так продолжать? Мы, французы, женщин не убиваем! Если вы поднимаете руки на голове и идете ко мне, я даю вам хорошую еду и обильную воду и мы вас держим достойно, как пленницу!

И так она говорит приятными словами, но я знаю, что если высуну только нос, пускай он и короткий, как мои соотечественники, то она убивает меня навзничь в крови, наверное, ста патронами, и оставляет мое дырявое тело для еды зверей, после того как плюет на меня ртом. Так что я боюсь, но шевелюсь не больше камня и заклинаю духов этого острова, чтобы француженка не приходит на мое укрытие.

Она остается долго, бросая глаза повсюду на пляж и на джунгли, и вертится вокруг себя, говоря вот так по-французски и английски:

- Вы здесь? Отвечайте! Вы здесь?

Наконец терпение убегает от нее, и она говорит:

- Ну, японская ослица, я тебе покажу, что я делаю с тобой, когда ловлю!

И она делает "так-так-так" со злостью и куда попало в листья. К счастью, я не умираю, и она поднимает плечи, и идет в джунгли, откуда приходит, и возвращается к себе. Уй-юй-юй, какой же гадкий у этой женщины характер!

После приходит сезон пекучего солнца, и два француза остаются внутри дома почти весь день. Когда они идут наружу, я своими глазами вижу, какой тот мужчина: более жалкий, чем уличная собака. Борода его растет, и волосы тоже, и одна одежда у него - это штаны, да и то отрезанные короче колен, и его кожа делается темная от солнца, а волосы - желтыми. Он сидит в плену на песке, глядя в конец океана, и иногда поет себе музыку, очень тихо, я не могу слышать слова. Мое расположение на его стороне, и я боюсь, что он теряет свой здоровый смысл, как Йоширо, но один раз он показывает мне, что этот смысл у него пока есть.

Он на пляже со связанными ногами, чтобы делать маленькие шаги, а руки тоже связаны впереди, и он начинает работу в песке. Я не вижу из своих трав, что он делает, и эта женщина на лестнице тоже, потому что она говорит:

- Фредерик, что вы делаете?

А он говорит ей:

- Если кто-нибудь у вас спрашивает, говорите, что не знаете.

И тогда, прежде чем солнце заходит и она орет ему возвращаться в дом, он много и тщательно работает и ходит искать камни и ветку, полезную для того, чтобы делать песок чистый и плоским, и я, кажется, немного понимаю, и мое сердце стукает быстрее, потому что я боюсь, что эта женщина тоже понимает. В день после я прихожу в травы раньше солнца, и, когда связанный Фредерик выходит наружу из дома, он идет в сад, будто не знает, что ему делать. И тогда он видит мое имя и подбирает плод. Он стирает мое имя ногой, показывая плохой женщине спину, и после, когда он сидит далеко от нее и ест плод, она говорит:

- Смотри-ка, где это вы находите этот плод, который едите?

А он не глядит в ее сторону и спокойно отвечает:

- Это не плод, это что-то, что я отрезаю у себя между ног.