Внезапно поле закончилось обрывом, за которым был океан. Он немного пролетел над океаном, испугался и вернулся назад. Но, оказывается, он потерял высоту, и теперь обрыв высился над ним. Он хотел на зеленые поля, но сил взлететь выше не было, и он летел вдоль желтой непреодолимой стены.

Сердце заходилось от ужаса, и уже кто-то ритмично и небольно бил его по темени.

Блямкал его дверной звонок. Дневной сон хорош, но вечернее пробуждение отвратительно. Ничего не соображая, он кинулся к двери и, не заглянув в глазок, хрипло спросил:

— Кто там?

— Маша, — ответил голос, который он слышал несколько часов тому назад.

Он заглянул в глазок. Теперь — не цыганка, теперь — ловкий мальчик в джинсах, в джинсовой рубашке. Не отрываясь от глазка, он продолжил допрос:

— Какая еще Маша?

— Хорошенькая! — ответила она и сделала страшную рожу.

— Что надо? — нарочито не успокаивался Сырцов.

— Ничего не надо, кроме шоколада! — спела Маша.

Пора было сдаваться, и он обнадежил ее:

— Минутку. Сейчас оденусь.

Натянул брюки, влез в футболку и открыл дверь.

— Добрый вечер, Георгий, — воспитанно поприветствовала его Маша.

— Вы же меня Федором хотели звать, — напомнил он.

— Передумала, — сообщила она и, оглядевшись, невинно поинтересовалась: — Мы здесь, в передней, поговорим?

— Проходите, — без восторга предложил Сырцов и посторонился.

Она двинулась в комнату, на ходу басом изображая фольклорного милиционера:

— Пройдемтя, гражданка! — и визгливо — в ответ за «гражданку»: — А вы руки не крутитя!

— Присаживайтесь, — посоветовал он ей, сам уже усевшись на диван. Она плюхнулась в кресло, с удовольствием попрыгала в нем и успокоилась, закинув обутую в кроссовку ступню правой ноги на колено левой, голень которой придерживала обеими руками.

— Ну, и зачем вы ко мне пожаловали? — осведомился Сырцов, на конце фразы непредсказуемо и затяжно зевнув.

— Это вы нарочно? — участливо спросила она.

— Я задал вопрос, — разозлился он.

— Вы зевнули.

— Но вопрос-то вы слышали?

— Я хочу вам помочь, — объявила Маша и, уронив правую ногу на пол, перевела себя почти в горизонтальное положение.

— Не надо, — твердо сказал он.

— Надо. У Ксении не было человека ближе, чем я.

— Она, безусловно, восхищалась вами, — понял он.

— Поначалу — да, — легко согласилась Маша. — Но мотом мы стали настоящими подругами.

— Подруга матери, подруга дочери…

— А что тут удивительного? Я — как раз посередине между ними.

— Хотите сказать, что вам тридцать два года?

— Тридцать! Тридцать! — завопила она, успокоилась и добавила: — И то много.

— Следовательно, Светлане Дмитриевне сорок.

— Ну уж!

— Но Ксении — двадцать, вам, как вы утверждаете, тридцать. Простая арифметика…

— Посредине — это символически, в более широком смысле!

— Тогда я не понял.