Но с каждой секундой таяла надежда, что они вернутся, как и надежда, что мы выберемся до заката.

Я старалась не думать о плохом, не думать о том, что загнала себя и своих людей в эту ситуацию только потому, что поступила наперекор советам отца Даниила, которого ненавидела настолько сильно, что иногда мне казалось – я могу убить его лично.

Четыре года назад я увидела его. Увидела, как он подглядывает за мной, как горят его мерзкие свиные глазки похотливым блеском, и я помнила, как он говорил отцу, что меня следует отдать на постриг…Что это стало бы своего рода жертвой отца за все совершенные им грехи. И я знала, насколько отец прислушивается к нему. Эта религиозность в сочетании с деспотизмом и жестокостью всегда меня пугали. И управлял этим страхом священник. Он словно советник, словно серый кардинал нашептывал отцу, приезжал к нему и уводил в кабинет. И я не понимала, неужели отец не видит – священник хочет побольше денег, больше пожертвований. Три прихода отстроены на средства отца. За эти годы монах пересел из жигуленка на новенький опель, потом на Мазду, а потом и на джип. Теперь у него личный водитель, загородный особняк и куча прислуги. И я даже не сомневаюсь в том, кто все это содержит. Только отцу Даниилу мало. Он хочет заполучить меня, как гарантию того, что отец отпишет львиную долю наследства не мне, а церкви.

Отец Даниил упивался своей властью, а я чувствовала это каждой клеточкой – его наслаждение. Когда нибудь я сдеру с него расшитую золотом рясу и поставлю клеймо со свиным рылом на каждом клочке его рыхлого тела. Ублюдок будет визжать, как свинья, а я буду смотреть, как дымится его розовая кожа, и наслаждаться агонией. Я мечтала об этом с самого детства.

– Мы крутимся несколько часов на одном и том же месте – я вижу наши же следы. Черт раздери этот проклятый лес. – крикнул Геннадий Викторович, а я потерла замерзшие руки. Даже кожаные перчатки с мехом не греют. Все же придется ночевать здесь, а утром снова плутать в поиске развилки.

– Делаем привал? – спросила я и осмотрелась по сторонам.

– Стратегически опасное место, как в ловушке, но лучше, чем в чаще, где между деревьями нет даже просвета.

Сказал Гена и посмотрел наверх.

– Солнца почти не видно. Стемнеет очень рано. Разведем костер и будем надеяться, что переночуем без приключений. Не нравится мне это место.

Мужчины развели костер, освещая опушку и заодно отпугивая диких зверей.

В детстве этот лес мы называли черным. Люди говорили, что в нем бродят призраки страшных людоедов. Те двое так и не вернулись, и мы уже не надеялись, что они найдут нас в этом лесу. Повсюду могли быть охотничьи капканы, которые до сих пор нам удавалось избегать.

Я присела на ствол поваленной ели рядом с Мирой и сняла перчатки, протянула руки к огню, согревая пальцы.

Мира ободряюще улыбнулась мне, а я тяжело вздохнула, глядя на ее синие губы и бледное лицо. Моя преданная и отважная Мира, готовая умереть за меня, если понадобится.

– Мы выйдем отсюда, – тихо сказала я, – обязательно выйдем. Дождемся утра и найдем дорогу.

– Выйдем…я точно знаю, я гадала…

Я приложила палец к губам, и она замолчала, а я посмотрела на костер, пожирающий сухие ветки.

– Дикое место, здесь может шататься всякий сброд. Я слыхал про банды цыган, – прошептал один из охраны, – говорят, когда то здесь сгорел целый табор цыган, и теперь их души бродят по этому месту…в этой части леса нашли кучу скелетов и костей.

Гена рассмеялся.

– Боишься? Так ты, если что, ссы прям здесь, а то если пойдешь в кусты, призраки цыган увидят твою голую жопу и оторвут тебе яйца.

– Если бы они у него были – он бы не боялся призраков.