Маркиз, с бокалом шампанского в руке, рассматривал портрет отца.

Идона подошла к нему, и он сказал:

— Теперь я понимаю, на кого вы похожи.

— Я думала, я больше похожа на мать.

— А она… умерла?

— Да, она умерла. Но папа жил здесь, пока вы… не убили его.

Она не собиралась этого говорить, слова вылетели сами собой, прежде чем она успела сообразить.

Повисло неловкое молчание, а потом маркиз сказал:

— Вы действительно обвиняете меня в убийстве отца?

— Если бы вы не искушали его абсурдной игрой, он был бы жив, — ответила она.

— Азартная игра, в ней может участвовать любой.

— Но большинство людей не ставят на карту все, включая, как я понимаю, и свою дочь.

И снова замолчали. Потом маркиз, медленно растягивая слова, проговорил:

— Лоусон сообщил, что в поместье живет дочь сэра Ричарда. Но ваш отец так молодо выглядел и так был хорош собой, что я представлял себе ребенка.

— А какая разница? — спросила Идона. — Как вообще можно включить в ставку людей?

— Честно говоря, когда бумага была составлена, — ответил маркиз, — и мне ее показали, я больше думал о лошадях…

Прежде чем Идона нашла, что ответить, он спросил:

— А у вас есть какие-нибудь средства?

— Нет, конечно, нет. Если бы они были, я бы заплатила отцовские долги.

— Стало быть, он оставил долги? — поинтересовался маркиз.

— Я уверена, мистер Лоусон вам сказал, что папа не только занимал наличные, но и все наше имение в долгах. Мы не могли больше брать в банке, и папа распродал большинство вещей в доме.

В голосе Идоны чувствовалось страдание, и это не осталось незамеченным для маркиза.

— Покажите мне мебель, о которой говорил мистер Лоусон, — сказал он.

Подавленная, она повела его по коридору в гостиную матери.

Полуденное солнце проникало сквозь окна, наполняя комнату ослепительным светом.

Пахло цветами, которые Идона поставила здесь накануне. Из тонкого аромата весенних цветов явственнее всех чувствовался запах белых фиалок.

Миниатюры, висевшие по обе стороны камина, как и французская мебель, столь любимая матерью, сияли на солнце.

Идона заметила, что маркиз огляделся, как ей показалось, разочарованно; на его лице появилась презрительная усмешка.

Эта мебель так много значила для нее, а он… В сердце Идоны вдруг поднялась волна ненависти, и она пожалела, что не дала разбойникам убить маркиза. Она понимала, что думать так грешно, но ничего не могла с собой поделать.

— Но вы все же спасли меня, — тихо проговорил маркиз.

Девушка уставилась на него, не веря себе: неужели он прочитал ее мысли?

— Вы… что, знаете… о чем я думаю? — спросила, запинаясь, она.

— Все слишком очевидно, мисс Овертон. Может, я снова должен поблагодарить вас за спасение?

Идона смущенно отвернулась, а он насмешливо предложил:

— Вы можете воспользоваться возможностью и попросить меня, о чем хотите. Для меня будет делом чести выполнить вашу просьбу.

— Вы действительно так считаете? — спросила она.

А потом, увидев цинично скривившиеся губы, добавила:

— Нет, нет, это нехорошо!.. Я поступила как должно поступить любой христианке в подобных обстоятельствах, я вам уже говорила, и мне не нужно никакого вознаграждения.

— Вы совершенно уверены? Вам не кажется, что вы ведете себя глупо или, лучше сказать, непрактично?

Идона помолчала, а потом сказала:

— Я собиралась попросить вашу светлость об одном — позаботиться о стариках, которые живут в доме.