Но нечего злиться, я не из тех, кто любит кувыркаться в первоцвете с соломой в волосах. — Потом посмотрела на Идону и добавила: — Я все это оставляю скромницам, которые смотрят на меня свысока, но которые никоим образом не способны заработать то, что могу я.
Идона встала:
— Я думаю, мисс Клермонт, мы должны оставить его светлость наедине с портвейном.
— Пожалуйста, уходите, а я посижу. Я не оставлю его, пока вы тут рядом. И вообще никогда, на всякий случай. — Она подвинула стул поближе к маркизу и просунула руку ему под локоть. — Если бы у нас хватило ума, мы бы остались в той приятной маленькой гостинице. Там такая миленькая спальня с кроватью на четырех столбиках и матрас из гусиных перьев. Мы бы гораздо лучше провели время, чем тут со всеми этими привидениями, которые будут на нас пялиться.
Идона не слушала. Она прошла через гостиную, и медленно, с достоинством вышла.
Но едва дверь закрылась, она бросилась бежать.
Она летела по коридору мимо гостиной, мимо библиотеки отца, не переводя дух, до самой гостиной матери.
Идона вбежала в нее, захлопнула дверь. Сквозь закрытые шторы последние лучи заходящего солнца заливали комнату золотом.
Девушка бросилась на диван, зарылась лицом в шелковую подушку и зарыдала.
Слезы, которые она с трудом сдерживала с того самого момента, когда от мистера Лоусона услышала о проигрыше отца, полились потоком.
Идона плакала навзрыд, как ребенок, ее душило отчаяние.
Потом, немного успокоившись, она услышала, как открылась дверь, и подумала, что, наверное, это старый Эдам или няня.
Она слушала шаги: кто-то остановился возле дивана, Идона поняла — это не слуга, а маркиз.
Девушка подняла голову с подушки, но так, чтобы он не видел ее лица.
Она едва узнала голос маркиза, когда он сказал:
— Не ожидал найти вас в слезах. До сих пор вы так мужественно вели себя.
— Я… не мужественная, я… боюсь, — прошептала она.
— Меня?
— Да. Вас и всего… Мне страшно — я не смогу жить в Лондоне; все… станут смеяться надо мной.
— Уверяю вас, никто не посмеет.
Маркиз так близко сел рядом, что она вздрогнула.
Идона почувствовала, как он сунул ей в руку платок, и только тогда посмотрела на маркиза.
Тончайший батист источал аромат духов, и девушка сразу вспомнила об отце. Слезы с новой силой хлынули из глаз.
Невероятным усилием воли она заставила себя перестать плакать и сказала:
— Извините меня.
— Не за что извиняться, — ответил маркиз. — У вас был очень утомительный день. Идите отдыхать и положитесь во всем на меня. Иногда все совсем не так плохо, как нам кажется. Я думаю, вы и сами это поймете, не сейчас, после. Попытайтесь поверить — я сделаю как лучше для вас.
Маркиз сидел спиной к окну и видел ее мокрые ресницы, заплаканные щеки и дрожащие губы.
— Вы очень молоды, — сказал он, словно рассуждая сам с собой, — но разум подскажет вам, что я поступаю правильно, хотя мои планы не совпадают с вашими желаниями.
Идона долго смотрела на него, потом сказала:
— Я думаю, я сужу не с точки зрения разума, а с точки зрения чувств.
— Совершенно верно, — согласился маркиз. — И если вы после сумеете доказать мне свою правоту, тогда найдем другое решение.
Идона вздохнула:
— У меня действительно будет выбор? Если будет трудно… невозможно… выдержать, я смогу вернуться домой?
— Когда представится случай, мы об этом поговорим, — пообещал маркиз.
— Спасибо… Спасибо!. |