Менее чем через два часа она станет замужней дамой, женой.

Она не будет больше играть роль странной личности, чужеродного тела, котенка среди щенков.

Стук в дверь был сигналом, что пришла Эстер. Но это оказалась не горничная, а ее тетка.

— Я хотела немного побыть с тобой, моя дорогая, — сказала тетя Лилли, садясь на край кровати. — Сегодня вечером твой муж придет к тебе в постель, и тебе придется принять его, потому что так поступают большинство женщин. Господь заповедал нам быть сосудами.

Вероника сидела на краешке постели, сложив руки на коленях и не осмеливаясь встретить взгляд тетки.

— Пока все это будет происходить, ты не должна двигаться, моя дорогая. Тебе следует хранить молчание. И не следует жаловаться на грубость и жестокость мужа и на то, что он использует тебя. Господь заповедал женщинам терпеть все это.

Вероника не знала, что на это сказать, и потому продолжала молчать. По-видимому, это понравилось тете Лилли, потому что та поощрительно похлопала ее по руке.

— Тебе, Вероника, лучше думать о более приятных вещах. Об империи, о смене времен года, о нашей дорогой бедной королеве.

В детских мечтах, воображая свое будущее, Вероника никогда не думала о страсти и желании. И за истекшие годы ее знания на этот счет не обогатились, но она имела представление о самом половом акте. Ведь, в конце концов, она не была идиоткой. Но чувства, стоящие за этим, оставались ей неведомы, и она не думала, что кто-нибудь испытает их к ней.

Боль, радость, гнев — все это ее «дар» позволял ей почувствовать. Но страсть, похоже, была чем-то более тонким и сложным.

Когда тетка, наконец, ушла, оставив ее раздумывать о брачном жертвоприношении, Вероника принялась пристально разглядывать себя в зеркале.

Этот сногсшибательный Монтгомери Фэрфакс должен был стать ее мужем.

От него, как она почувствовала, исходили боль и гнев. Гнев ей понять было легко, но почему боль?

Как странно было видеть в зеркале, что краснеешь.

Когда Монтгомери Фэрфакс впервые увидел Веронику Маклауд, он обратил внимание на ее красоту. Однако обстоятельства их встречи на собрании Братства Меркайи положили конец дальнейшим наблюдениям. Все внимание Монтгомери сосредоточилось на ее спасении, и ему некогда было раздумывать о цвете ее волос. На самом деле волосы Вероники были темно-каштановыми с рыжеватым и золотистым оттенком, а глаза зеленовато-карими с золотыми искрами.

Сейчас она стояла рядом с ним, молчаливая и притихшая, одетая в бледно-голубое платье, оттенок которого совсем не подходил к цвету ее лица. От нее пахло чем-то вызывавшим ассоциации с весной, чем-то женственным и свежим.

Но лицо ее казалось слишком бледным, а губы почти бескровными.

Если бы Монтгомери знал ее получше, он бы наклонился к ней и прошептал на ухо какую-нибудь чепуху, чтобы заставить ее улыбнуться. Сказал бы что-нибудь забавное о ком-нибудь из собравшихся здесь и толпивших