Когда девушка оказалась напротив него, маркиз увидел, что черты ее лица совершенны, а небольшой прямой носик явственно говорит о благородном происхождении.

Вопреки всем приличиям ее руки были без перчаток.

Пальцы у незнакомки оказались длинными, тонкими, изящно закругленными и, как заметил придирчивый маркиз, безупречно чистыми.

Девушка смотрела не на него, а куда-то, в сторону, словно желая заговорить, но смущаясь произнести хоть слово.

Маркиз ожидал от нищенки совсем не такого поведения, поэтому заговорил первым и гораздо мягче, чем обычно привык разговаривать:

— Расскажите же мне то, что собирались.

Неожиданно на ее губах появилась улыбка, и девушка произнесла:

— Дело в том, милорд, что я… была так уверена, что вы не станете меня слушать, что теперь… я несколько… растеряна.

— Почему вы решили, что я не стану слушать? — с любопытством поинтересовался маркиз.

— Потому что все джентльмены, к которым я обращалась, велели мне… уходить прочь.

Она тяжело вздохнула — казалось, вздох исходил из самой глубины ее сердца — и произнесла:

— Я уверена, что это моя вина… я очень плохо умею торговать. И мой отец тоже не умеет… и в этом вся беда.

Она умолкла, и маркиз произнес:

— Не начнете ли вы с самого начала? Пока что мне довольно трудно понять вас. Как вы, англичанка, очутились в Венеции? Вы путешественница или живете здесь?

— Мы здесь живем, милорд. Мой отец — художник.

Маркиз улыбнулся.

— Теперь понимаю. Вы пытаетесь продавать его картины.

История была не нова. Художники, пытающиеся жить на доход от продажи своих картин, всегда и везде с трудом сводят концы с концами. А уж в Венеции, где столько полотен величайших мастеров мира, трудно представить себе, будто прогуливающиеся по пьяцца Сан-Марко станут охотно покупать картины неизвестного художника.

Словно подслушав мысли маркиза, девушка пояснила:

— Пока папенька не заболел, мы еще справлялись, но теперь он не может рисовать, и мне надо продать хотя бы одну картину… не то мы умрем с голоду.

Маркиз внимательно посмотрел на нее, проверяя, не сгущает ли девушка краски, не пытается ли выжать из него побольше денег. Однако заглянув ей в глаза, маркиз понял, что их обладательница не может хладнокровно лгать, иначе ее ложь неизбежно отразится в прекрасном «зеркале души».

Таких глаз маркиз не видел еще ни у одной женщины — они были чисты и прозрачны, словно родниковая вода. В них он разглядел боязнь, что он не захочет слушать ее, и страх, что он прогонит ее прочь. Желая приободрить девушку, маркиз произнес:

— Ваш отец англичанин? Вероятно, в Англии он известен шире, чем здесь?

— Я не думаю, что вы слышали о папеньке, — ответила девушка, — в любом случае, вам достаточно взглянуть на его картины, чтобы понять — он пишет в манере, весьма отличной от традиционной. И все же я осмелюсь назвать его настоящим художником.

Маркиз цинично подумал, что такую историю слышал уже не раз. Он подыскивал подходящий ответ, но тут у их столика возник официант.

— Кофе для синьорины? — спросил он.

— Да, конечно, — ответил маркиз, а затем обратился к своей собеседнице:

— Вы не откажетесь от чашечки кофе?

Ему показалось, что глаза у нее неожиданно вспыхнули:

— Я не хотела бы… причинять вам хлопоты… милорд.

— Для меня это пустяки, — небрежно улыбнулся маркиз.

— Я… я так и знала.

Внезапно маркизу пришло в голову, что хоть его собеседница и обращается к нему «милорд», но это не обычная грубая лесть нищего, заискивающего перед каждым англичанином.