Нужно выбраться из водоворота. Я чувствую молочный запах детского пота, аромат клубничного шампуня, вижу множество липких ручонок и розовых щек. Скрип крошечных резиновых подошв по полу ужаснее, чем скрежет гвоздя по стеклу. Спотыкаюсь о чью-то коробку для ленча и пинком отбрасываю пару детских сапожек. Головы детей — на уровне моей талии, мне отчаянно хочется погладить мягкие волосы, поиграть кудряшками. Но я тут же вспоминаю о записке, которую в прошлом месяце воспитательница вложила Уильяму в коробку для ленча. Возможно, у всех у них вши.

— Уильям, идем, — повторяю я громче, чем хотелось бы.

Две женщины удивленно смотрят на меня, неодобрительно хмурятся.

— Мы опаздываем, — бормочу я, пожимая плечами, словно это достаточный повод. Как будто после этой фразы они не позвонят Каролине. Я не только безответственная. Но еще и жестокая.

Уильям позволяет застегнуть его пальто. Крепко затягиваю под подбородком завязки шапки.

— Где твои перчатки?

Он вытаскивает их из кармана, и я натягиваю перчатки на его маленькие ручки. Большой палец на левой руке отказывается проскальзывать куда следует, и несколько секунд я пытаюсь повернуть перчатку и надеть ее как положено. В конце концов просто сдаюсь.

— Готово. — Я натянуто улыбаюсь.

Уильям угрюмо смотрит на меня и шагает к лифту. Я забираю подушку для сиденья, которую Каролина оставила в кладовке рядом с классом. Уильям ждет и наблюдает за тем, как закрываются двери лифта.

— Мы опоздали, — произносит он.

— Спорю на десять баксов, сейчас придет еще один.

Я никогда не собиралась так относиться к ребенку. Напротив, предполагала, что полюблю Уильяма. Я люблю его отца — значит, неизбежно должна обожать сына. Мне очень хотелось, чтобы Уильям меня полюбил. Через полгода — незадолго до моего переезда к Джеку — он наконец позволил мне познакомиться с сыном. Джек наверняка познакомил бы нас раньше, но решил оставить последнее слово за Каролиной — пусть себе думает, что контролирует хотя бы это. Джек взял дело в свои руки, когда стало ясно, что, будь у Каролины такая возможность, Уильям бы всю жизнь провел в блаженном неведении относительно женщины, с которой спит его отец. Понятия не имею, какой ценой Джеку удалось настоять на том, что в субботу мы, все трое, отправимся в зоопарк.

Я ждала первой встречи с Уильямом с куда большим волнением, нежели первого свидания с Джеком. Как важен момент, когда мы впервые друг друга увидим. Я миллион раз проигрывала ситуацию в голове, пока ехала на метро. Стоял сентябрь, но больше походило на август — душно и жарко, настоящее бабье лето, платформа похожа на духовку, и трудно дышать, как будто каждая молекула воздуха набрала дополнительный вес. Горячая пыль застревает в ноздрях и оседает в легких. Я села в метро неподалеку от дома. После коротенькой поездки и прохладного воздуха очень не хотелось выходить из вагона.

Джек и Уильям ждали у входа в зоопарк. Уильям сидел на плечах у отца. Джек — красивый мужчина, хорошо сложенный, крепкий, как мой папа. Он неисправимый оптимист. Когда Джек радуется, то кажется намного выше. В тех редких случаях, когда его охватывает уныние, он съеживается, уменьшается, будто пытается исчезнуть. Джек говорит, в первую очередь его во мне привлекло то, что меня всегда видно, пусть я и маленького роста. Как будто я изо всех сил стараюсь напоминать о своем присутствии. Хорошо, Джек не видел, как я воровато пробираюсь в детский сад.

Мать Джека — сирийская еврейка, и он пошел в нее. У него прямой точеный нос с тонко вырезанными ноздрями, очень темные, почти черные, волосы и ярко-синие глаза. Цвет, который кажется пронизывающим и в то же время очень глубоким и мягким, как бархат. Таких глаз я прежде не видела — когда они остановились на мне впервые, я задумалась, сохранится ли эта черта в детях Джека.