В его словах я слышу эхо голоса Каролины.

— Уже еду.

— Я тебя люблю, Эм.

— Планы поменялись, — говорю я таксисту. — Поворачивайте. На Ист-Сайд. Угол Пятой и Восемьдесят второй.

Только попрощавшись с Джеком, осознаю, что это такое — провести без него вечер и утро. Как я выдержу целое утро с Уильямом? И целую ночь в одиночестве? Я и так принимаю по две таблетки, прежде чем лечь — боюсь, это или слишком много, или, наоборот, недостаточно. Я не хочу проснуться посреди ночи или, что еще хуже, в предрассветных сумерках. На рассвете умерла Изабель. Нет, не так. На рассвете я поняла, что Изабель умерла.

Я смотрю в окно на темные деревья в парке и вспоминаю ту единственную ночь, когда мы были настоящей семьей. Привезя ребенка домой из клиники, мы решили лечь пораньше. Я принимала душ, пока Джек укачивал Изабель. Стояла под горячей водой, а грудь у меня начала набухать. Соски болели, на боках — синяки. Когда я вышла из душа, груди сделались просто огромными — круглыми и тяжелыми, точно шары для боулинга, обтянутые тонкой кожей. Соски вытянулись и стали длиной с палец.

— У меня сейчас пойдет молоко, — крикнула я Джеку. — Мне больно!

Я надела белую ночную рубашку со специальными прорезями, подарок Элисон, и отправилась в детскую. Изабель сосала мизинец Джека. Муж улыбнулся мне. Морщинки вокруг глаз словно лучики, а губы он сложил точь-в-точь как ребенок.

— И слава Богу, потому что она голодная, — сказал он. — Дочка хочет маму, прямо сейчас.

Повинуясь наставлениям Фелиции, в клинике мы не позволили давать Изабель бутылочку. Пищу она получила только из моей груди. Чистое, золотистое молозиво.

Я забрала девочку у Джека и отнесла в спальню. Сняла ночнушку, легла и устроила Изабель так, как было нарисовано в пособии, которое дала мне Фелиция. Я приготовилась к такому же простому и легкому кормлению, как в клинике. Мы были просто идеальной парой — Изабель и я. Все прошло настолько легко и естественно, что Фелиция сфотографировала нас для своего альбома. Теперь Изабель ткнулась губами в торчащий сосок, тщетно попыталась уместить его во рту и заплакала. В течение трех часов я переносила ее от одной груди к другой, листая «Пособие по грудному вскармливанию» и «Справочник кормящей матери», сцеживала молоко, оставляла слезные послания на автоответчике Фелиции, принимала горячий душ и прикладывала к груди компресс со льдом. Изабель продолжала сражаться с набухшими полушариями, которые некогда были для нее источником пищи, а теперь лишь причиняли мучения. Груди стали упругими и жесткими, не обнять и прижаться, не присосаться и поесть. В одиннадцать часов я плакала громче ребенка, в час ночи Джек позвонил консультанту по кормлению, предложив тысячу долларов за немедленный визит. Медсестра пообещала приехать рано утром и порекомендовала принять горячую ванну.

Без четверти два, после ванны, где молоко и слезы мешались с водой, Изабель наконец начала сосать. Десять минут спустя она все еще причмокивала.

— Приляг, — посоветовал Джек.

— Тише, — шепнула я.

Мы сидели на постели. Я горбилась, поддерживая Изабель левой рукой, а правой отводила грудь от её крошечного носика. Губы у нее были выпячены, и она ритмично чмокала, делая маленькие паузы после каждого глотка. Мы сидели неподвижно почти двадцать минут. Потом внезапно Изабель изогнулась и начала реветь. Я перенесла ее к другой груди, на сей раз поддерживая малышку правой рукой. Изабель фыркнула и снова начала бодро сосать. Через несколько минут я медленно откинулась на изголовье, выпрямляясь каждый раз, когда девочка шевелилась.

— Подложить тебе подушку под руку? — шепотом спросил Джек.

Я покачала головой.