Единственное, что они с нетерпением поделили, так это женщин. Тарсия досталась молодому черноглазому черноволосому пирату – он резко мотнул головой, приказывая ей идти вперед. Ливия хотела вступиться за гречанку, но Гай ее удержал.

– Ты не сможешь ей помочь, – шепнул он, – подумай о себе!

Их отвели в одну из хижин и немедленно заставили писать письма – через пару часов горстка пиратов отплывала в сторону материка.

– Пиши, Ливилла, – сказал Гай, осторожно забирая у нее ребенка. Он постарался, чтобы застывшая, словно бы приклеенная к лицу улыбка получилась ободряющей. – Если все получится, к концу месяца ты будешь в Риме.

Растрепавшиеся от морского ветра пряди густых волос скрыли лицо молодой женщины, но Гай заметил, как на кисть ее руки упало несколько крупных капель. И все же она продолжала писать.

Ливия хорошо понимала: для того, чтобы стать счастливыми или, вернее, осознать, что они счастливы, после всего случившегося им с Гаем, наверное, понадобились бы годы, но… теперь ей так не казалось.

Малышка проснулась и раскричалась. Ливия взяла ее у Гая и попросила, чтобы ее оставили одну. Женщину проводили в смежное помещение. Главарь пиратов тоже куда-то вышел, вместо него появился другой человек и встал у стены.

Гай, придавленный тяжестью своих переживаний и чувством безысходности, не поднимал головы. Он знал, что должен найти какой-то выход для того, чтобы остаться в живых – хотя бы до тех пор, пока Ливия не уедет с острова, но не мог ничего придумать.

– Почему ты не пишешь? – вдруг спросил пират. Гай Эмилий молчал и не двигался.

– Ты в самом деле патриций, я вижу, – небрежно продолжал незнакомец. Он говорил достаточно тихо для того, чтобы не быть услышанным кем-то еще. – У тебя должно быть достаточно покровителей и знакомых. Или я ошибаюсь?

В следующее мгновение Гай Эмилий посмотрел ему в лицо, и проблеск надежды тут же угас: перед ним был бесконечно далекий от аристократического сословия человек. Особым, данной природой чутьем Гай безошибочно угадывал в соплеменниках породу или – отсутствие ее. С обрамленного смоляно-черными волосами худощавого лица собеседника на него с презрительной жестокостью смотрели наглые, жгучие и в то же время немного усталые глаза. Гай узнал пирата, который увел Тарсию.

– Что молчишь?

– Не знаю, о чем говорить с таким, как ты, – отвечал Гай, инстинктивно обретая надменную сдержанность истинного аристократа, призванную немедленно отбросить собеседника на десять шагов назад.

Пират жестко усмехнулся. В его взгляде читалась какая-то сложная мысль и особого рода пристальный интерес.

– Что, некого просить о помощи? Скажи лучше мне; если признаешься им, – он кивнул на дверь, – тебя утопят, как утопили тех греков. Но сперва вдоволь поглумятся – они ненавидят римлян. Впрочем, как и я.

Гай прислушался к речи собеседника, – похоже, латынь была его родным языком.

«Какая-то помесь коршуна с шакалом, порождение эсквилинских трущоб – этих болезненных очагов на теле Рима, – подумал Гай. – Откуда он здесь взялся?»

– Что ж, – сказал он, – может, и некого.

– Ты бежал из Рима?

– Да.

– Почему?

– Мое имя было внесено в проскрипционные списки. Я спасался от смерти.

– Что ж, Рим всегда питался кровью, неважно, чьей.

– Что ты знаешь о Риме… – тяжело обронил Гай.