Он миновал тот противоречивый период, когда человек незаметно и в то же время явно переходит от молодости к зрелости, и теперь вид тридцатидевятилетнего Гая Эмилия смутил и озадачил Ливию. Это был он и не он – на нее смотрели его глаза, и в то же время во всех чертах появилось что-то незнакомое, будто он надел, хотя и похожую на прежнюю, но все же другую маску. И тут ей пришло в голову, что Гай, наверное, тоже видит ее изменившейся и постаревшей, но при этом в выражении его лица нет замешательства и испуга.

– Ты по-прежнему здесь? – промолвила Ливия, пытаясь скрасить первые, неловкие минуты их встречи.

– Да, здесь. Жду тебя. – Он не рисовался, говорил совершенно серьезно и – так, будто они простились совсем недавно. Он вовсе не казался удивленным, и в этом было что-то странное.

– Мы можем поговорить?

– Конечно. Сейчас я отпущу учеников на обед, а ты… посидишь со мной.

Гай удалился легким шагом и вскоре вернулся. Мимо прошло несколько хорошо одетых юношей. Они с любопытством посмотрели на Ливию.

Гай повел женщину в обход ограды, и они сели на плоский камень. Отсюда были видны группы белых домиков с садами, тянувшиеся вдоль извилистой улицы, и сложный узор зелени, образованный массой виноградников, оливковых деревьев и сосен.

Гай поставил на колени плетеную корзинку, в которой были сыр, испеченные на железных листах пирожки с творогом, какие любили готовить греческие женщины, и кисть винограда. Он предложил Ливий разделить с ним трапезу, но она отказалась: ей было неприятно сознавать, что эту еду собирала и готовила для Гая его жена.

– В твоей жизни что-нибудь изменилось? – спросила она.

– Как видишь, нет, – сказал Гай и протянул ей виноград.

– Ты по-прежнему женат?

– Да.

– У тебя есть дети?

– Нет.

Его улыбка показалась Ливий приклеенной, неживой.

– И ты доволен своей жизнью?

– Доволен ли я? – переспросил Гай. – Знаешь, в последние годы я вообще не слишком много думаю о жизни – чтобы не пропало желание жить. И я перестал замечать время, вспоминаю о нем лишь тогда, когда случайно встречаю своих повзрослевших учеников. Ты-то, наверное, живешь иначе. Расскажи о себе.

Гай взял Ливию за руку, и в то же самое время его взгляд особым образом задел ее душу.

– Что говорить? – с нарочитой небрежность произнесла она. – Моя жизнь – это моя семья. Луций избран в сенат, отец теперь живет с нами, Асконии уже тринадцать лет – она тоже приехала в Афины. Еще у меня есть сын, ему недавно исполнилось восемь.

Потом немного рассказала о событиях в Риме. Гай молча слушал, и Ливия не могла понять, интересует его это или нет. А после, собравшись с духом, изложила цель своего приезда. Когда она закончила, Гай сказал:

– Зная тебя, я мог предположить, что ты обратишься ко мне с необычной просьбой, но никак не думал, что ты станешь просить о невозможном. Ты хочешь, чтобы я, пусть формально, усыновил совершенно чужого для меня юношу, которого никогда не видел, дал ему свое имя…

– Ты его увидишь, – спокойно произнесла Ливия, – но сначала прочти вот это. – И протянула папирус.

Гай нехотя взял и принялся медленно читать. Ливия сидела, не шелохнувшись, и ждала. Было очень тепло, по лицу и рукам блуждали зеленоватые тени, и рядом находился мужчина, который некогда был так любим ею и который ей больше не принадлежал. Ливия старалась не думать о своих чувствах. Пусть все остается как есть: тени и солнце, тепло и ветер и по-прежнему красивые, только чуть более суровые черты лица Гая, и это серьезное выражение глаз и… О нет!

Он поднял голову, оторвавшись от текста, и посмотрел на нее.