Она помнила о том, что говорили Луций и отец, обсуждая декретированные сенатом привилегии Цезарю: ему позволили пользоваться позолоченным креслом, надевать царское облачение, клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, ему определялась почетная стража из сенаторов и всадников, Цезарю посвящались храмы…

«Теперь у нас будет как бы государственный бог», – с легкой улыбкой заметил Луций.

«Все, что он предпринял, своевременно, – отвечал Марк Ливий, – однако нельзя сказать, что эти меры носят решающий характер».

«Что ты подразумеваешь под решающими мерами? – промолвил Луций. – Необходимость окончательно наступить на горло Республике?»

Поговаривали, будто Цезарь хочет создать в Риме монархию эллинистического типа; к этому, похоже, стремилось и его ближайшее политическое окружение, члены «личной партии», куда входили как некие тайные советники, так и те, кому нынешний диктатор обеспечивал места в сенате. «Что кажется нелепым при Республике, будет вполне уместно при монархии» – это касалось и множественных привилегий, и создания негласного, но реально существующего «двора».

Все знали о республиканской оппозиции, часть которой успешно скрывалась под внешней лояльностью и угодливостью. Среди «неявных» республиканцев было немало тех, кого Цезарь в свое время простил и приблизил к себе.

«Я уважаю Цезаря за то, что он не стал жестокосердным, и, в отличие от многих других правителей, всегда готов прощать своих врагов во имя государственных интересов», – так говорил в свое время Гай Эмилий.

«Нельзя полагать, что прощенные таят меньше ненависти, чем наказанные», – эти слова принадлежали Луцию Ребиллу.

В последнее время Ливия чутко прислушивалась к тому, что говорят мужчины. Иногда она пыталась представить, что сказал бы на месте Луция и Марка Ливия Гай Эмилий Лонг. Дело в том, что ее отец и муж были людьми иного склада, они преклонялись перед общественной моралью и редко давали себе право делать выбор, потому что почти всегда знали, кого следует поддерживать и за кем идти, чтобы уцелеть самим и не потерять того, что имеешь, тогда как высказывания Гая Эмилия почти всегда были окрашены каким-то личным чувством. Ливия хорошо помнила, как однажды он сказал: «К сожалению, многие люди по самым разным причинам отказываются принять сторону своего сердца, своей души».

«Так случилось, что ты сам оказался одним из них», – с горечью думала она.

– Послушай, – начала Юлия, – прервав размышления подруги, – я хочу спросить: правда, что ты тайно встречалась с Гаем Эмилием Лонгом? Делия Лицина рассказывала, будто однажды видела, как вы с ним шли, держась за руки, вдоль Аппиевой дороги. Я сказала, что это невозможно, но она утверждала, что узнала вас обоих. Говорит, проезжала мимо вместе с родителями и едва не свернула шею, разглядывая вас!

– Да, я встречалась с ним, – медленно отвечала Ливия.

– Вот как? – без особого удивления промолвила Юлия. – И он говорил с твоим отцом?

– Да. Но тот не дал согласия на наш брак.

– И… что потом?

Ливия аккуратно разглаживала складку на своей белоснежной столе, одежде, надежно укрывавшей ее тело, точно снег – замерзшую землю.

– Ничего. Он уехал домой.

– И с тех пор вы не виделись?

– Нет.

– А ты довольна своим замужеством? – вдруг спросила Юлия.