Чуть помедлив, он заговорил, стараясь быть одновременно убедительным и осторожным. Собеседник внимательно слушал.

– У меня есть сведения, что этот человек посылал и посылает большие суммы Кассию и Бруту. Вот здесь, – Луций протянул свиток, – описание его имущества.

Собеседник взял папирус, развязал его и принялся читать. Закончив, сказал:

– Да, впечатляет. Кое-кому это несомненно понравится. Наши воины нуждаются в деньгах, ветераны – в землях…

Он говорил медленно, словно раздумывая о чем-то, между тем Луцию был нужен быстрый и точный ответ.

– Значит, можно не сомневаться? – не выдержав, спросил он.

– Если только у него нет влиятельных знакомых в окружении наших доблестных триумвиров.

Луций уверенно покачал головой.

– Если все состоится, и он попадет в списки, ты сам принесешь его голову и получишь награду?

Взгляд Луция был полон презрения и какой-то странной гордости.

– Нет.

Собеседник легонько хлопнул его свитком по руке:

– Личные счеты?

Хотя Луцию была крайне неприятна такая проницательность, он позволил себе улыбнуться уголками губ.

– Я просто хочу знать, что это свершилось, – неважно, где и когда.

На этом они простились, не глядя друг на друга, вместе с тем вполне удовлетворенные беседой.

Луций Ребилл сделал именно то, что хотел сделать, – его не мучили ни сомнения, ни угрызения совести. И тем не менее, поразмыслив, он понял, что не сможет прямо сейчас вернуться домой, к Ливий. Он поедет в термы – самое время искупаться, расслабиться и отдохнуть. Сказав себе об этом, Луций испытал заметное облегчение. Потом забрался в лектику и взялся за бумаги: впереди много дел, а остальное пока что можно выбросить из головы.

…Гай Эмилий возвращался в свое временное пристанище в Риме. Почти совсем стемнело, но свет луны, похожей на серебряный денарий с выбитым на нем изображением профиля Юноны, одел призрачной дымкой черные глыбы холмов и силуэты зданий. Многое в этот час выглядело зловещим и грозным… Дул холодный ветер, то и дело заставлявший Гая ускорять шаг. Тьма порождала в нем странные мысли, он постоянно испытывал колебания настроения – от печального умиротворения до острой тоски. С того момента, как он передал письмо, прошло больше недели. Ливия не ответила. Ни согласия, ни отказа. Что это означало? Безразличие, пренебрежение, сомнения или раздумья? Гай не решался еще раз напомнить о себе и больше не мог ждать. Придется уехать и… вряд ли он когда-нибудь вернется в Рим. Он усмехнулся. Что его ждет? Беспечальное, безопасное существование – идеал счастья у Эпикура. Днем ему придется трудиться, днем ему будет некогда думать о Ливий, а ночью… ночью – он станет заниматься философией, проводя бесконечное время в сладких трудах по изысканию истины, как у Лукреция. Только можно ли быть спокойным сейчас? Иногда Гаю казалось: как Тантала угнетает страх перед богами, а не висящий над ним камень, так и его больше волнует не боязнь потерять свое имущество, а нынешнее положение в государстве и власти. Чем он должен довольствоваться в нынешние времена? Безвестностью, забвением души? Его богатство, его родовое имя… Что за этим? Пустота.

Задумчивый и печальный Гай подошел к дому. Еще поднимаясь по лестнице, он почувствовал странный тяжелый запах. Ничего не поняв, но ничего и не заподозрив, он толкнул незапертую дверь, вошел и… едва не поскользнулся: на полу было липко и сыро, там распростерлось нечто большое и бесформенное. Гай наклонился. Один из приехавших с ним рабов, Дромон, лежал в луже крови с перерезанным горлом.