– Я не могу оставаться здесь, – сказал Элиар.

– Подожди немного! – взмолилась она. – Сейчас я приведу госпожу.

– Как ты пойдешь? Ты испачкалась в крови.

– Не очень сильно, – сказала Тарсия, – только руки. Я помою в фонтане.

Она бросилась к дому и в самом деле вернулась со своей хозяйкой. Когда Ливия приблизилась, Элиар поднял голову и не отрываясь смотрел на нее. Тарсия продолжала что-то сбивчиво объяснять, тогда как Ливия держалась очень спокойно. Однако при виде раненого у нее вырвался полувздох-полустон:

– Гай! – Но она тут же овладела собой и обратилась к Тарсии и Элиару: – Благодарю тебя и тебя…

Элиар поднялся с земли:

– Он придет в себя. Нужно только промыть рану, еще раз перевязать и уложить его где-нибудь…

– Луций в доме, – сказала Ливия, – в таблине, разбирает бумаги. Как раз сегодня я попросила позволения провести ночь в одиночестве. В мою комнату никто не войдет.

Тарсия потрясенно смотрела на госпожу:

– А если убийцы идут по следу?!

– Все равно. Сейчас подумаем о другом.

– Я не могу оставаться здесь, – повторил Элиар.

Ливия резко повернулась:

Боишься за свою жизнь? Сузившиеся глаза гладиатора полоснули Ливию презрительным ненавидящим взглядом, но он ничего не сказал. Между тем гречанка умоляюще прошептала:

– Нам не обойтись без твоей поддержки, Элиар! Прошу тебя, не уходи!

– Поднимите его, – приказала Ливия. – Я пойду впереди. Постараемся пройти незаметно.

Она взглянула на рабыню, и та впервые заметила, что глаза Ливий полны ужаса. Ее странно вытянувшееся лицо было очень бледно, тогда как на скулах явственно обозначились багровые пятна. Пытаясь унять мелкую дрожь, она то и дело до боли стискивала пальцы.

Предательски ярко светила луна, озаряя каждый камень, каждый листок на дереве. Ливия принесла покрывало, и они завернули в нее Гая, чтобы не закапать кровью плиты садовой дорожки и пол в доме.

Как им удалось пройти незамеченными? Должно быть, им помогали боги, а, быть может… что-то еще.

Крепко заперев дверь своей спальни, Ливия склонилась над Гаем. Было так странно видеть это бесконечно знакомое и в то же время казавшееся странно чужим неподвижное, желтовато-серое, как глина, лицо. Ливия принесла вино, уксус и чистые тряпки. Она была далека от мысли обратиться к Луцию и попросить его помочь, просто из человеколюбия и сострадания к такому же гражданину, патрицию, как и он сам. Никогда они не будут столь близки, чтобы она осмелилась пойти на это…

Гречанка держала светильник, тогда как Ливия и Элиар хлопотали над раненым. Сняли окровавленную одежду, промыли рану и хорошо перевязали полосами чистой ткани. Кровотечение почти прекратилось, и не было причин опасаться отравления. Слегка приподняв голову Гая, Ливия смочила его губы водою с вином, а после растерла виски освежающим маслом. В конце концов усилия привели к тому, что веки раненого дрогнули, и он приоткрыл глаза. Он медленно приходил в себя, выплывая из забытья, как из какого-то плотного, душного облака.

На мгновение Ливий почудилось, будто она смотрит на Гая чужим, оценивающим, бесстрастным взглядом, но потом она поняла, что в глубине души все-таки безумно рада видеть его, пусть даже при таких нелепых, ужасных обстоятельствах.

– Ты узнаешь меня? – с надеждой спросила она, прикасаясь ладонью к его волосам, – в этом жесте были и забота, и ласка, и нежность.

Посеревшие губы шевельнулись, и с них слетело полное облегчения и одновременно тревоги одно-единственное заветное слово:

– Ливилла!

– Гай, я знаю, тебе тяжело говорить, и все-таки ты должен сказать, кто тебя ранил и почему.