Была ли это страница из «Колльерса» или «Лука» (огонь листал их, зачерняя одну за другой), или лист из номера «Ауэр санди визитор», или пыльная вощеная бумага из коробки «Кикса»? Движением не то чтобы внезапным, однако изящным, над костром, где Пирс помешал кочергой, взмыл большой пламенеющий обрывок. Пирс пытался его сцапать, но обрывок ускользнул и, под ошеломленные взгляды детей, на гибких черных крыльях пустился в путь по-над полем. Вскоре он зацепился за высокую траву и осел, рассыпаясь огненной пылью. Вот и все. То есть не все: один стебель загорелся, и, как по запальному шнуру, к земле устремился огонек.

Нужно было рвануть туда и затоптать разгоравшееся пламя резиновыми подошвами, а затем вернуться к своим делам. Но в ту субботу все произошло слишком быстро, огонь побежал, оставляя за собой черную почву, присоленную белой золой. Пирс, Бёрд и Хильди, рассыпавшись вдоль его изогнутого фронта, энергично затоп-топ-топали, но их окликнул Уоррен, и они обернулись: позади образовался большой выжженный круг, высокие стебли вспыхивали у основания и превращались в факелы; все понятно, нечего и стараться. Тогда-то Хильди и помчалась за водой.

Все больше поддаваясь ощущению, что произошло нечто ужасное и непоправимое, Пирс ухитрялся в то же время постигать занимательную логику огня, логику, до которой мог бы додуматься и раньше, но не додумался: как огонь от места зарождения распространяется во все стороны, пока по краям есть чему гореть, и оставляет за собой правильный круг пожарища. Он понимал, что, пока не иссякнет топливо, круг будет расти. Пламя покидает опустошенное место и движется дальше и дальше — нет причин, чтобы оно остановилось.

Бёрд припустила домой по пятам за Хильди, Уоррен с плачем побежал следом. Подошвы тапочек Пирса раскалились, как не раскалялись даже на асфальтовой дороге под летним солнцем: не в меру раскалились. Он поспешил за остальными.

Когда он достиг двора, Хильди уже возвращалась, с ведерком в одной руке и лейкой в другой. От спешки она проливала на ходу большую часть воды. При виде ее яростного лица, отчаянной решимости, а также незакрытой поливальной кишки, из которой она наполнила не внушавшие никаких надежд емкости, Пирса покинули силы. Он понял, что пора звать на помощь взрослых. Не двигаясь с места, он пытался припомнить, дома ли дядя Сэм, а скорее, пережидал, пока в воображении сменялись образы дяди в доме и дома без дяди. Прежде чем Пирс успел на что-либо решиться, из двери высунула голову мать и позвала его. В чем дело, Пирс. И тут же Пирсов пожар перешел в другие руки.

— Ничего такого, ага?

Бросив сигарету, мать тщательно ее раздавила. Потом отправилась за Пирсом в конец двора, откуда было видно поле. За ней следовали Бёрд с Уорреном.

— О черт, — сказала она.

Спустя долгое время Пирс спросил свою двоюродную сестру Бёрд, как она думает, в самом деле они подожгли лес или сгорело только несколько акров кустарника.

— Думаю, это был большой пожар, — отозвалась она. — Наверняка. Не меньше сотни акров выгорело. Полыхало до самого участка Йокуна; я знаю, потому что у него ограда сгорела и он требовал с папы новую. Но у него изгородь была старая, разваленная, он ее никогда не чинил, а хотел новую, с аккуратными столбиками и проволочной сеткой! Горело все до самой реки. Помню, как говорили, что с пожаром ничего не сделать, но у реки он сам остановится. Наверное, так и случилось. В те дни вечно где-нибудь полыхало. Вспомни. По сухим дням солнце красное, в дымке. Это пожары дымили.

В послевоенные годы, когда повсюду рыли шахты, было вырублено на крепь больше сотни акров леса; рубщикам платили поштучно, и они вывозили то, что просто было вывезти, и оставляли прочее: отрубленные верхушки, щепки, а также хорошие длинные бревна, если они лежали в неудобном месте.