Будто я никогда ничего не слышала.

Бело-голубые небеса. Было около 9 утра. Я побрела по улице и свернула налево, к Хэммитуи дневному рынку.

Добравшись до рынка, я не остановилась, прошла его насквозь, то и дело хмуря брови на беспокойных, распознающих апокалитов торговцев. И так все дальше уходила в город.

Денег у меня, разумеется, никаких не было. I.M.U, как все мы знаем, способ расчетов для богатых или везунчиков. Немного чеков и монет были в ходу в трущобах, но даже их никогда не позволялось иметь нам. Дед и Сэмюэль распоряжались всеми фондами.

Но я никогда не ела много, никогда не получала многого, никогда не оставалась в покое надолго, не имея на то способности. Я прошла фактически везде, куда меня когда-либо заносило. Что касается вещей, я имею в виду, товаров в магазинах и на латках, то они были такими же недосягаемо очаровывающими, как сами небеса, — я могла любоваться ими, но не прикасаться.

Я гуляла около четырех часов, размышляя, разглядывая все подряд, и вскоре у меня появилось четкое убеждение, что я, как есть, воспринимаюсь теперь лишь как очередной убогий ребенок трущоб. О, каково было ощущение свободы от этого элементарного осознания.

Единственная возникшая проблема — мне остервенело хотелось пить. Один из запретов дома на Вавилонском бульваре — лишь несколько глотков воды из-под крана в день, — и если ты ходил к крану слишком часто, они даже спрашивали, сколько ты уже выпил. А здесь — никакого водопроводного крана. С витрин маленьких магазинов бутылки с водой смотрели на меня своими зелеными и голубыми глазами. Думаю, именно они заставили меня забеспокоиться на предмет жажды, ведь обыкновенно я могла продержаться день на очень малом количестве жидкости, идя за питьем только чтобы дать себе короткую передышку от работы.

В конце концов, я зашла в один из магазинчиков.

— Можно мне глоток воды, пожалуйста?

— Ты можешь за него заплатить? — женщина оперлась о холодильный шкаф с бутылками, свирепо глядя на меня.

— Нет. Я имею в виду, из-под крана.

— Пошла вон, сумасшедшая.

Я вышла вон.

Я стояла на улице и смотрела, как мимо проходили люди. Никто здесь не выглядел хорошо, но и никто не выглядел так, как если бы они умирали от жажды, как я, что теперь пришлось признать.

Мой план-мечта — туманный план — заключался в попытке отыскать хоть какие-то из улиц, описанных Джейн в ее Книге. Улицу Терпимости, например, где она и Сильвер жили эту горстку лет назад в течение одной осени и одной зимы. В компании апокалитов я так и не смогла найти эту улицу, более того — я не слышала, чтобы кто-нибудь упоминал о ней. Измученная жарой и жаждой как очередной сорняк на тротуаре я тогда решила, что Джейн, возможно, придумала название. То есть, «терпимость» — это то, чего он и она так и не получили от окружающих.

Мимо меня равнодушно пронесся мужчина. Он зашел в магазин с бутылками воды и продавщицей. Я наблюдала за ним через открытую дверь: он купил сыр и ветчину и бутылку пива из холодильника.

Когда он вышел, он снова чуть ли не прошелся по мне, но его равнодушие распространялось и на другие вещи. Я не знаю, как именно это произошло, и с минуту я даже не сообразила, что вообще произошло. Но он обронил монету. Серебряная, она блистательно упала рядом со мной. Серебро. Затем он легкой походкой удалился, а я закрыла монету ботинком.

Я не вернулась в тот же магазин. Брела, пока не нашла другой, малюсенький как пещера магазинчик в подземном переходе. Я купила не воду, а блестящую оранжевую банку газированного сока. Его вкус. Никогда не забуду. Приторно-сладкий как яд, с жалящими язык пузырьками, заставившими меня раскашляться. Настоящее шампанское для меня — я опьянела! Кто-то говорил, один из бывших парней, что после газировки снова хочется пить, уже через пару минут опять почувствуешь жажду, только сильнее.