Ли-2 оказывается изрядно загруженным какими-то ящиками. Пассажиров, протискиваясь бочком в пилотскую кабину, я не заметил, скорее всего их и не было. Только успел поздороваться с экипажем, обежать приборную доску взглядом, усаживаясь в кресло, как Иван Иванович запустил двигатели. И все пошло под аккомпанемент — давай-давай! Бодро вырулили на взлетную полосу, запросили добро на взлет, командир говорит:

— Идем на Казань, эшелон получим в воздухе, взлетать будешь ты, — он назвал загрузку, чтобы я понимал — машина в предельно допустимом весе, — действуй!

Интересно, на Ту-2 я сидел слева от продольной оси и меня это тревожило, теперь я оказался справа, но даже, что называется, и бровью не повел. Удивительное все-таки существо человек — приспособляемость необыкновенная. Взлетел, вероятно, нормально, потому что еще в наборе высоты Шунейко покинул свое место и удалился в салон. Скорее всего, это был жест, имевший, как я теперь понимаю, чисто воспитательное значение. А тогда я малость струхнул. Но ничего не поделаешь — эшелон передала земля, курс продиктовал штурман, какую держать скорость, подсказал старик-бортач, и я пошел на Казань. С тех пор минуло много лет, почему же из тысяч выполненных на разных машинах полетов, в обстоятельствах всякой сложности, мне так отчетливо запомнился рядовой полет на обычном Ли-2? Наверное, потому что никогда прежде я так предметно не ощущал оказанного доверия. Ведь крупным планом Шунейко видел меня впервые. Знал, что я из мальчиков генерала Котельникова и только. Но что значит — фирма!

Полет до Казани показался мне ужас каким долгим, включить автопилот я не догадался. Скорее всего позабыл на радостях! А кучевка набирала силу и нас побалтывало весьма заметно, так руками и ногами шевелить приходилось беспрестанно. Я уже вышел на посадочный курс, когда Иван Иванович деликатно спросил:

— Подстраховать?

Я благодарно кивнул командиру, руки у меня одеревенели по самые локти.

Пока из Ли-2 выгружали ящики и заталкивали на их место новые, мы успели пообедать, переговорить о том, о сем, не касаясь полете. Словом, перевели время «в дугу» и под вечер вылетели обратно.

Шунейко предложил мне свое командирское место:

— Садись и действуй.

Откровенно говоря, я бы с удовольствием поспал, в крайнем случае понаблюдал за командиром, но ведь не признаешься в своих тайных желаниях, когда тебя дарят доверием. И я сел «действовать» на левое сиденье. На середине пути мы влетели в полосу сплошного дождя. Сквозь астролюк, расположенный на потолке пилотской кабины, сочилась холодная вода, попадала за воротник, прибавляя мне бодрости. Бортмеханик притащил из хвостового отсека брезентовый чехол и, как смог, накрыл меня. Я пилотировал Ли-2 со странным чувством: гордился — вот преодолеваю усталость, перешагиваю через трудности… ощущая приближение темноты, до рези в глазах всматриваюсь в затянутый дымкой горизонт… ну, и так далее. Наверное, это очень литературно получилось, но именно так в годы моего мальчишества писали о героях, спасавших челюскинцев, или об отважном женском экипаже самолета «Родина». Те интонации из далеких лет, те фальшивые слова, видно, крепко осели где-то в подсознании и теперь незаметно вылезли наружу. Стереотипы ужасно стойки! К тому же, человеку очень хочется выглядеть значительнее, чем он есть на самом деле.

Когда в потемневшем небе включились первые звезды, Шунейко деликатно ссадил меня с командирского кресла и взялся за штурвал сам. Мы садились с включенной фарой, скудно освещавшей убегающий под колеса бетон. Счастливая усталость — тоже примелькавшийся стереотип. Проще сказать — я устал до дрожи в коленках, до окаменевших век.