Я продолжал разливать алкоголь, скармливать гостям все, что у меня в то время было из закусок, думая о том, что на втором этаже моего дома в спальне сидит девушка — большая любительница пончиков, тех самых, которыми кормил ее доктор Селиванов.

Алкоголь развязывал языки, но если раньше все эти разговоры, начинавшиеся с каких-то нейтральных тем, заканчивались политикой, то теперь они крутились вокруг женщин, их странностей и непредсказуемости. Появление в баре следователя, того самого, который ночью просыпался в процессе допросов, заставило всех словно протрезветь. И теперь все, притихнув, смотрели на него, как разбушевавшиеся ученики на появившегося учителя.

Он заказал водки и сел за отдельный столик возле окна. Это был высокий худощавый мужчина лет сорока пяти — пятидесяти в черной рубашке и джинсах. Короткие волосы его серебрились на продолговатом черепе. Я вспомнил его фамилию — Ракитин.

Он кивком подозвал меня к себе:

— Вас, кажется, зовут Марк?

Я кивнул, ставя перед ним пепельницу. На мой лесной бар запрет курения в общественных местах не распространялся, и я, забывшись, что передо мной сидит представитель закона, поставил перед ним пепельницу. К счастью, он даже обрадовался, сразу же достал пачку сигарет и закурил.

— Как звали девушку, которая жила у вашего доктора Селиванова? — спросил он тоном человека, уверенного в том, что все вокруг знают о том, что Селиванов жил не один.

— Да я вообще не в курсе, что у него кто-то живет. А что, эта девушка… Она действительно жила у него? Но никто из нас этого не знал! — Мне показалось, что я высказал общее мнение.

Мои потеплевшие посетители из вежливости пытались тихо разговаривать друг с другом, чтобы не создавалось впечатления, будто бы они хотят подслушать наш разговор со следователем.

— В его доме много женских вещей, и все они по размеру вполне подходят к убитой девушке. И вы говорите, что никто из вас не знал, что он живет с ней? Но разве это реально — скрывать девушку?

— Он был скромным человеком, может, она была замужем? — предположил я, радуясь тому обстоятельству, что и следователь пока что считает, что никакой другой девушки, кроме убитой, и в помине нет, и что если в доме доктора нашлись женские вещи, то почти стопроцентно они принадлежали как раз ей. — А иначе чего ему скрывать-то ее?

— А к вам та девушка не приходила? Это ведь вы обнаружили ее труп. Не узнали? Никогда прежде не видели ее? — Он повторял вопросы, которые задавал еще ночью, в лесу. — Могла бы, к примеру, прийти за хлебом. Мне сказали, что поскольку все магазины находятся далековато от вас, в деревне, то вы взяли на себя обязанность снабжать писателей хлебом.

— Не только писателей, но и художников. — Пусть и грубовато, я попытался перевести разговор на другую тему. — Здесь же не только литераторы живут, но и художники. Здесь тихо, красиво…

— Да это все понятно, — отмахнулся он от меня. — Я не о том. По какой еще причине, вы полагаете, Селиванов мог скрывать девушку?

— Да я ведь уже сказал, она могла быть замужем…

— А я думаю, что эта девушка могла иметь отношение к кому-то из ваших… — здесь он понизил голос, — посетителей, друзей-приятелей. — Он едва заметно качнул головой в сторону уныло сидящих за пустыми рюмками товарищей.

— Кто знает… Может, и так. Думаете, эта девушка могла бросить кого-то из них и перебраться к доктору? — Уж в эту версию я совершенно не верил, она казалась мне абсолютно абсурдной.

— Почему бы и нет? Во всяком случае, мы должны проверить все версии.